Главарь отступает на шаг, и, чуть повернув голову, не отводя от меня глаз, бросает несколько фраз тому парню.
– Завтра ты поведёшь группу к своему лагерю и покажешь место стоянки, – переводит тот.
Я отрицательно качаю головой, сжав губы и не произнося ни слова.
Главарь ухмыляется. Вряд ли он ждал от меня другого ответа.
Он снова бросает несколько слов.
– Значит, мы подождём.
Ещё несколько фраз по-арвенски, и я слышу продолжение:
– У тебя есть два варианта: либо ты умираешь от голода, либо соглашаешься сотрудничать.
Я без страха (и откуда только силы взялись!) смотрю прямо в глаза главарю и бросаю с отвращением:
– Я прямо сейчас могу сделать выбор. И не изменю его.
После короткой паузы, словно раздумывая, парень переводит мои слова.
Главарь смеётся и отвечает.
– Посмотрим, что ты скажешь через несколько дней.
Потом он бросает отрывистое «шонк!», меня грубо хватают за руки с двух сторон выше локтей и ведут к выходу. За домом – сарай. Там и бросают на землю, только снаружи, связывая мне руки и ноги, привязывая, словно собаку, к какому-то колу. Прекрасная жизнь!
Несколько часов я провожу в одиночестве, слыша лишь голоса и чужой язык, но все они – с другой стороны, мне не видно.
Всё, что я имею из возможных развлечений – видеть иногда пролетающих в небе птиц и разглядывать дом напротив. Он ничем особо не примечателен – полуразвалившийся, стёкол кое-где нет, на некоторых окнах ещё сохранились обветшавшие наличники, крыша покрылась мхом. Забора нет, территория вокруг заросла, лишь к накренившемуся и полуразрушенному крыльцу ведёт тропинка. Рядом висит ящик для корреспонденции – слово «почта» уже не разглядеть, краску смыло дождями. Вид у дома унылый, и, я полагаю, внутри он не лучше. Интересно, что у них там? Кто-то живёт? Но сейчас, похоже, внутри никого.
Иногда, примерно раз в полчаса, мимо проходит постовой, патрулируя территорию. Он не смотрит на меня, хотя первые несколько раз, заслышав приближающиеся шаги, я пугаюсь. Потом привыкаю. Даже осмеливаюсь разглядывать его, пока он шагает мимо. Парень совсем молоденький, лет двадцать, но видно, что выполняет свою роль со всей важностью и ответственностью доверенной миссии. Мне почему-то становится грустно: я понимаю, что постовым его поставили лишь потому, что не жалко – если нападут на их лагерь, первым под пули попадёт именно он, но зато успеет предупредить всех остальных. Понимает ли он это? Добровольно ли шёл на фронт или у них брали всех, не спрашивая?