– И так молодец, – похвалила Римма. – Ведра два уже, наверное, набил.
Михалыч посмотрел себе под ноги, где у подножия соляной кучи лежало наколотое им крошево. Довольно слабый приз при такой трате сил.
– Ерунда, – сказал он. – Еще вся работа впереди.
И тут же отбросил сигарету и в упор глянул на Римму.
– А чего Валера не идет?
Но Римма была готова, не дрогнула.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Может, спит.
И хихикнула – очень мужественно хихикнула. Потому что больше всего ей хотелось сейчас орать тяжелым мужским матом. На Валеру, естественно, в первую очередь. Но и на Михалыча, – чего лезет с дурацкими вопросами? И на Костика заодно: чего уставился, гаденыш, все тебе любопытно? Тюкай вон себе, жди, пока сменят.
Но она, хоть и умела орать – шикарно даже умела, – ничего такого позволить себе не могла. Валера не шел, а соль добывать надо. И Михалыча она трогать не должна, нет. Иначе он отшвырнет лом – и поминай, как звали. И ничего ему никто не сделает, и он это отлично знает. Это не его работа, он вообще согласился помочь из доброты душевной. Но только помочь. Основную работу должен делать Валера. Она ему по силам, и, главное, по обязанности! А ему, Михалычу, тут загибаться вообще не резон. И возраст, да. И для чужой бабы стараться с какой стати? Что он, идиот, в самом деле? Или ему больше всех надо, чтобы на нем так ездили?
Всего этого он не говорил, но мог запросто вывалить – с него станется. Только повод дай.
И все. Конец работе.
А работа – главное. Соль нужна, хоть убейся, и Римма не могла позволить себе роскошь простой и столь желанной – до боли в костях желанной – ярости.
– Так позвони ему! – начальственно возвышая голос, посоветовал Михалыч.
– У него телефон отключен, – вмешался Костик.
Словно бы помогал Римме, а в то же время подливал масла в огонь. Но Римма только блеснула на него очками, – после сочтемся. И продолжала улыбаться Михалычу. А что еще она могла?
– А, – кивнул Михалыч, – после этих дел?
И он глумливо шлепнул себя тыльной стороной ладони по горлу. Сам в прошлом знатный пьяница, он пережил две клинических смерти, а после третьей – завязал. И как все завязавшие, относился к пьющим с нескрываемым презрением: слабаки. И никакой жалости к ним не испытывал. За что жалеть-то?
Римму передернуло от его жеста и выражения лица. Был бы Валера здесь, разве посмел бы Михалыч так себя вести? На нее уже чуть не кричит!