– Такие работы, Алечка, вы за-ка-ча-е-тесь, вот приглашение – где у меня были приглашения? – приходите на открытие, друзей берите, будем смотреть, будем жрать этого мерзавца глазами!
Такой любви внутри нее не было. И ей стало грустно, но она позволила этой грусти быть и довела до конца урок, и выключила скайп, и села у окна, и не стала комкать эту грусть и запихивать ее на самое дно себя.
Во входной двери повернулся ключ – вернулся домой Сашко. Он зашел к ней на кухню, кинул на стол пластиковый пакетик, из которого пахло чем-то свежеиспеченным.
Аля открыла – от лежащей внутри свежей баницы шел пар. Она оторвала себе кусок – слои теста, белейший сыр, жирные пальцы – так вкусно и горячо!
Сашко плюхнулся на кухонный диванчик рядом с ней.
– Что делаешь?
Аля посмотрела на него и улыбнулась во весь рот.
– Грущу!
– Ты мне так и не рассказала, как тебя сюда занесло.
Аля нажала на кнопку, опускающую стекло вниз. Было около семи вечера, все еще светло и жарко, но чем выше они поднимались в горы по вихляющей серпантином дороге, тем прохладнее и свежее становился пахнущий лежалой хвоей воздух.
Это был ее шестой день в Казанлыке – почти неделя, за которую они так и не переспали. Все застряло на каждодневном флирте, бесконечной, но неутомительной пикировке, легких жестах и прикосновениях – как будто ей было опять семнадцать. Это было странно, во всех отношениях странно, обычно Аля оказывалась в постели с тем, кого хотела, на первом или втором свидании – зачем тянуть? Но тут после их первой, завершившейся выдранным пирсингом попытки они так и не смогли вернуться к незавершенному, но и не прекратили играть друг с другом. Аля прекрасно понимала, почему не делает первый шаг – эта недонеделя в тихом городе роз расслабила ее до того, что она была способна только дрейфовать куда-нибудь по течению, но никак не грести самой.
Каждое утро Сашко уходил на работу, а она продолжала спать до полудня, иногда до часу, переворачиваясь с боку на бок, открывая глаза, листая ленту фейсбука и засыпая вновь. Потом, наконец, поднималась, варила кофе и выкуривала первую.
Она решила – пусть в Болгарии можно все, что нельзя в другой жизни, – и в первую очередь под это приятное правило попали сигареты. Первые пару раз ей было обидно признавать собственное поражение, и при мыслях о том, что она заново закурила, недотерпев немного до второй годовщины последнего бросания, на нее накатывало чувство вины. Но потом оно начало медленно гаснуть и два дня назад не пришло вовсе, сменившись на робкое присутствие мысли «могу себе позволить».