– Кушайте на здоровьице!
Бабка недоверчиво взяла кулек и стала, перебирая узловатыми пальцами, рассматривать содержимое.
– Так, может, пустите странника переночевать? Чайку попьем…
– Ладно, будь, по-твоему.
Старуха повернулась и пошла в избу, бормоча что-то вроде того, что, мол, мир перевернулся, и теперь разбойники раздают подарки.
Я вытащил и перевернул лодку, взял рюкзак и направился в избу. Бабка сидела на лавке возле двери. «Вот только разбитого корыта не хватает», – мелькнуло у меня в голове.
– Так, где сеновал-то? – спросил я, стараясь быть как можно более непринужденным.
– Да пошто те? Иди в избу, места хватит, на лавке ляжешь. Я вошел в дом, и, поставив рюкзак на земляной пол, стал оглядываться, куда бы получше умоститься на ночь. Между печкой и стеной был довольно длинный, и, видимо, удобный деревянный настил, который, очевидно, и был «лавкой». Во всяком случае, ничего более подходящего для спанья, кроме огромной русской печи, видно не было. Расстелив на лавке спальник и затем, взяв мыло и полотенце, я отправился на берег. Вернувшись, я застал как раз тот особый момент сумерек, когда вот сейчас уже газету не прочтешь, а пять минут назад это было еще возможно. Наступило привычное дремотное настроение, когда ни идти, ни плыть уже никуда не хочется, а самое милое сердцу что есть на земле – это свет и тепло костра.
Я открыл – было – рот, чтобы предложить бабке выпить чаю, но тут внезапно небо вспыхнуло кроваво-красным заревом и стало как-то светлее, но мир сделался странным и чужим, в нем не было теней и все стало статичным и неподвижным. Даже кроны деревьев походили на гигантскую фотографию, запечатлевшую последний вздох ветра. Старуха молчала и, жуя губами, глядела куда-то в землю.
– Горит, никак, что-то?– Спросил я.
– Та нет, здесь всегда так, ужо, почитай, восьмой десяток, я ышо девкой малой была.
– А что, случилось тогда что-то?
– Ага, был тут один мужик. Как звали его, ужо и не припомню. Дак вот, не поделили оне с сынком его чего-то, то ли оне остров распахать хотели, то ли чего еще, ужо никто не скажет, однако в запале убил он сына, лишил жизни кровинушку родную: топором зарубил. С тех пор и закаты здесь кровавые.
– Чего, весь год что ли?
– Та нет, он его среди лета погубил, вот где-то с месяц и полыхает.
– А что с мужиком тем стало?– спросил я, чувствуя, что попал в самую «десятку».