Безухов опять уехал за границу, на этот раз в Румынию. Он давно запланировал и не собирался отменять что-то. За комнату в избе он заплатил за два месяца, за сентябрь и октябрь, оставил мне немного денег и отбыл. Я покупала у хозяйки картошку и яблоки, это стоило дёшево, особенно яблоки, их уродилось очень много в том году, и Анна Фёдоровна вообще не хотела брать за них деньги, но я всё же настаивала: не могла же я быть у неё нахлебницей. Баба Аня была крепкая старуха, хотя ей уже было восемьдесят лет. Она не разрешала мне носить воду от колонки, ну разве что полведра. За хлебом я ходила в деревенский магазин. А больше ни в чём не нуждалась. О Безухове старалась не думать. Было ясно, что долго это не протянется – наша так называемая «семейная» жизнь.
Я гуляла по лесу и старалась думать только о сыне…
* * *
За окнами закат,
пороша…
День ускользающий лови!
Под сердцем маленький Антоша
Стучится мотыльком любви.
Стучится крылышком упругим, —
Дай волю —
выпорхнул бы в сад!
Закат сгорает круг за кругом…
И в поле зреет снегопад.
И зреют звёзды —
словно гроздья
Рябин – и падают в жнивьё…
В окошке свет не гаснет поздний…
Здесь до Покрова доживём.
Когда я видела, как Елена Семёновна исповедуется отцу Александру, я думала, что мой мальчик тоже, может быть, станет священником, и я буду ходить к нему на исповедь…
…А иногда мы сидели с отцом Александром за столом, пили чай и молчали. Это было так хорошо – молчать, не произносить слов, когда общение происходило помимо слов, поверх слов. Он изредка посматривал на меня, усмехался тепло, сказал однажды: «Тебе идёт беременность, ты стала мягче». О Безухове мы не говорили. Наверное, отец Александр предвидел, чем всё разрешится, (да и трудно это было не предвидеть), но он не считал уместным сейчас об этом говорить со мной. Разговоры на эту болезненную тему могли помешать той важной работе, которую я сейчас совершала. Я вынашивала сына. И мне нельзя было волноваться.
Светом Яблочного Спаса
Наливается душа…
Утра своего – и часа
Дождалась я, не спеша.
И горит Преображенье
Чистым пламенем зари!
Знаков и предчувствий жженье…
«Имя, имя назови!»
Хор кузнечиков за храмом —
Деревенский мир, приют…
В окнах выставлены рамы,
Слышно – певчие поют…
И антоновкой закатной
Пахнет клирос и притвор.
Золотом листвы закапан
Маленький церковный двор…