Мама, проходя мимо меня по коридору, роняет: «А ты – жестокая».
Темень, дождь…
Представила его, нахохленного и промокшего, в этой его нелепой шляпе, в запотевших очках, и… впервые стало жалко. (Вот я и попалась!)
Действительно, что мне стоит?.. Две минуты на автобусе – и моя совесть чиста; я – не садистка. Тем более, он уверяет, что должен мне вручить мою вещь. То, что принадлежит мне. Говорит загадками. Ничего не понимаю…
Но всё же не любопытство – а жалость (о, эта сводня!) вытащила меня в тот вечер в темень и дождь…
Итак, две минуты – и я у метро.
Намокшая шляпа с опущенными полями… Вид самый жалкий. Жалкая, намокшая улыбка…
– Вы что-то хотели мне отдать? Но вы ничего не должны мне.
– Не отдать, а подарить. Ведь у вас, я слышал, летом был день рождения…
– Спасибо. Но я не хочу от вас никаких подарков!
– Да он совсем маленький…
И – протягивает крошечный коробок, меньше спичечного.
(Не знаю, что заставило меня взять этот коробок с его ладони: любопытство, или всё та же жалость? Как будто меня кто-то загипнотизировал в ту минуту).
Беру. Открываю…
Крестик!.. В коробочке – крошечный нательный крестик…
Я – в шоке. Не могу оторвать от него взгляда… Не могу вымолвить ни слова…
А «Безухов» что-то говорит, говорит торопливо: что-то про Египет, где он был несколько лет назад… и там купил этот крестик… и сказал тогда же себе: «Это – для моей будущей невесты»…
Его бормотание сквозь шелест дождя и чёрного дерева над нами, сквозь шарканье вечерней толпы… Всё кончено.
«И какой идиот её возьмёт?!»
* * *
Как добралась в тот вечер домой – не помню.
Что ему сказала на прощанье – тоже не помню.
Провалы в душе. Провалы в памяти.
Дальше – после того вечера – всё решалось как бы помимо моей воли. Моя воля в тот, ставший для меня роковым, вечер была парализована. Трещина стала стремительно расширяться… И вот я уже лечу в неё, нелепо кувыркаясь, как в кошмарном сне… И кто-то словно бы смеётся мне в лицо: «А ты была уверена, с тобой этого не случится!»
Последние, уже бесполезные мольбы:
– Хотя бы год дайте мне на раздумье! Мне надо подготовиться… привыкнуть к этой мысли… – прошу я.
И – его, неожиданно резкое в ответ: «Нет!» И – тут же – жалкое:
– Да ведь я уже всем сказал… все уже знают, все за нас рады…
«Все уже знают…»
Удар какой-то ватный, но – тем не менее – последний, завершающий. Ну, раз все уже знают, бормочет во мне отупевшее существо (я ли это, Господи?..), то, стало быть, деваться некуда… коль все уже знают… и все рады…