– Так точно, Алиса Андреевна, – он, что, подавил смех? Что, мать твою? – Мне незачем делать вам что-то плохое, я здесь наоборот для того, чтобы вас защитить в случае чего. Говорю же, вы меня с кем-то путаете.
Она внимательно посмотрела на мужчину. Его левую бровь пересекал небольшой шрам – она не помнила, чтобы он был у него раньше. Волосы, короткие по бокам и более длинные на макушке, зачесаны назад. У этого козла они более светлые, чем были у того, из прошлого. Как она уже заметила раньше, этот был более крепко сложен, но ростом вроде такой же…
Да, отличались, но это все ерунда, ведь пять лет прошло. Волосы можно покрасить, тело подкачать, шрам заработать…
«Надеюсь ему очень крепко вмазали, хотелось бы на это взглянуть.»
Татуировка? Можно вывести лазером. Но идеально ровной кожа после этого не была бы, наверное… хотя она не приглядывалась. Попросить его еще раз оголить свою грудь и подойти посмотреть поближе? Алису передернуло – еще чего.
– Андрей Томасович сказал, что вас нужно отвезти в центр.
– Я сама съезжу, – она развернулась и пошла на кухню, чтобы забрать свой рюкзак. Еще не хватало с ним в одной машине ехать! Уже накаталась. На всю жизнь хватит, и еще на потом останется…
Алиса вошла на кухню и стала растерянно оглядывать помещение, соображая, зачем пришла. Голова перестала нормально думать. Она схватила со стола брелок от машины.
– Я вас все-таки отвезу, – послышалось за спиной Алисы, когда она наклонилась, чтобы поднять рюкзак, брошенный ранее на пол. Девушка вздрогнула от неожиданности, брелок выпал из ее руки и прокатился по полу. Она резко развернулась.
Голос. Его голос был не таким. Он был мягче. Да, низкий, да, с небольшой хрипотцой, но он отличался. Алиса увидела Егора в дверном проеме, и ее пробило на мелкую дрожь. Снова эти воспоминания… эта кухня… он в дверях. Только теперь сумерки – не так темно, как тогда, и в его руках не было фонаря, ослепляющего ее.
– Я, по-моему, ясно выразилась, – начала она неуверенно, в голосе слышалась дрожь. Алиса опустила глаза, пряча в них свой страх, который не собиралась показывать. Она старалась выглядеть смелой. Не хотела выпускать ужас, который уже пять лет старательно подавляла внутри, пыталась скомкать его как неудавшийся рисунок. Чтобы потом однажды бросить в камин и смотреть, как его охватывает голодное пламя, а затем лист беспомощно тлеет, не в силах сделать что-то, чтобы остаться.