– Вы и впрямь огорчаете меня. Вы отгородилась от всех и, кроме себя самой, не думаете ни о ком. Не думал я, что в моей семье вырастет такая эгоистка. С самого рождения всегда всё самое лучшее предназначалось Вам. Как же, такая красавица уродилась всем на диво! Вот и вырастил… Хорошо, хоть покойная мать не видит Вашего поведения.
– Отец, не добивайте меня своими словами! Никто не знает моих мучений. Всегда была послушна Вам во всем. Вы для меня были и есть в этой жизни самым близким, самым родным и дорогим человеком. Помогите мне, я словно застыла, жить не хочу, и умереть не могу.
– Помогу, помогу, моя дорогая. На Рождество приезжает наша родня: Барклай де Толли с женой, Ваши тетушки – фрейлины императрицы, глядишь, сам Потемкин нагрянет, а уж его кавалергарды так непременно. Начнутся балы, маскарады, ярмарки ежегодные, дам и я бал в своем доме, в Вашем родном доме, моя дорогая, где Вы были нашей любимицей, где Вы были счастливы. Думаю, самый первый бал-маскарад в нашем имении и будет. Поездите на балы, по гостям, глядишь и развеетесь. Нечего себя хоронить в девятнадцать лет, вся жизнь впереди, а стены родного дома, где выросли, помогут прийти в себя. И не возражайте мне, не смотрите на меня с таким отчаянием, другой помощи от меня не ждите, пора уже не назад оглядываться, а жить реальной жизнью. Хочу видеть Вас, Еувфрозиния, с сияющими глазами. Да! Даже и Рождества ждать не стану. Через неделю будет бал. Я так решил!
– Ах, дорогой отец, я даже подумать не могу о том, что Вы говорите.
– Можете думать, можете не думать, а исполнять извольте. Такова моя воля.
– Хорошо, отец. Нет у меня никакого желания веселиться, но приказание Ваше для меня закон.
– Вот и отлично! Пора мне, граф Эссен деловую встречу назначил, но сначала хочу повидать моего маленького ангела, мою дорогую Иоганну.
Ничто не дрогнуло в лице баронессы, как бесплотная тень она покинула комнату, и через несколько минут вернулась в сопровождении молоденькой няни, держащей на руках очаровательную малышку. Никто бы не усомнился в родстве между баронессой и этой крошкой: те же благородные точеные черты, тот же овал лица.
– Эрика, опусти ребенка на пол.
Неверными шажками, балансируя крошечными ручками, лучезарно улыбаясь, Иоганна Вильгельмина потопала к деду, умилению которого не было предела. Счастье, беспредельное счастье выражало его лицо. Карл Густав поднял свое сокровище на руки и повернулся к дочери, бережно прижимая внучку к груди. Холодный, отстраненный взгляд дочери, устремленный на маленькую Иоганну, потешно пытающуюся ухватить деда за усы, был подобен ушату ледяной воды. Ощущение счастья покинуло его.