Будто почувствовав его мысли, Вадим обернулся, и Алеша увидел его желтый тигриный глаз, от которого ему стало не по себе. Алеша так и не сказал ни слова по дороге в училище. И до конца дня настроение Алешино не улучшилось. Он рассмотрел, что друзья его совсем иные, чем он. И понял, что ему с ними, видать, не по пути.
Все эти события – учеба в училище, жизнь среди новых знакомых, обида на Дусю, болезнь мамы, непонятные тревожные события в обществе, кулачки, и жестокая драка, будто затащили Алешу на вершину противоречивых чувств, на высоту, с которой он чудом не рухнул.
Пасха уже давно прошла, и уже поздняя весна веселилась на дворе. А поздней весной спать долго неинтересно. Ночь короткая протекла обычно. Среди мальчишеского сопения и почесывания говорил Марфуша, скрипела кровать под разбуженным Георгием, который толкнул соседа в бок, чтобы тот успокоился. Кто-то опять чесался, проснулся и в полусне забормотал:
– Клопы опять, что ли? Не пойму. Спички есть у кого под рукой?
В ответ ему прошипели:
– Спи, завтра посмотрим.
– Вот, только уснул, комарье одолело, тут еще ты колготишься.
Но это уже вошло в привычку, и Алеша уже научился высыпаться. Солнышко весной каждое утро зовет к хорошему дню. Утром сторож, высокий худой старик со сморщенным недобрым лицом, обошел спальные комнаты, звоня в колокольчик. Звук этот противный и резкий, пробуждал всех, как бы ни хотелось кому поспать. А опаздывать было никак нельзя. Наказание за это неизбежно. Впрочем, все шло обычно. И вторым уроком была в тот день математика.
Математику преподавал Горский. Человек он был не просто вредный, а исключительно невоспитанный и злобный. Он каждый урок придумывал какие-нибудь обвинения, и, забывая про предмет, начинал «воспитывать».
Вот и на том уроке он зарядил своё:
– Разбойники, вас приняли сюда учиться, а на что вы тратите жизнь свою?
Ученики молчали, уставившись в тетради, сопя и боясь поднять глаза на воспитателя.
От этого Горский обычно начинал горячиться и забывал про учение вовсе. На это и расчет был у сорванцов. По этой колее начинало идти и это нравоучение.
– Вас привели в храм, а что вы творите? Прилежания ни в чем, ни в послушании, ни в учебе. Что за головы у вас, что за души! Ни старания, ни почтения. Отрепье, вот вы кто.
Обычно после двух-трех заявлений он начинал еще более исступленно витийствовать, заходясь в красноречии и смеясь над собственными же шутками. В этот же раз он зачем-то опомнился и спросил Степу Горобца об уроке. Степа был хороший мальчик, но память его была плоха, и к учебе он был малоспособен. Особенно же он терялся, если ему говорили что-то обидное. Сам он был добр и не обижал никого, хотя был старше многих – ему уже было пятнадцать. Урок он ответить не смог.