– А если, «чёрная вода»?
– Нет! Ты никогда с неё не слезешь! Ты не Лис, в тебе на самом деле мало силы воли, ты легко влипаешь во всё, во что ввязываешься. Ты легко становишься зависимым. Пару рюмок и ты не можешь остановиться, пару уколов и ты готов на всё, чтобы получить ещё. «Вода» тебя погубит за пару недель!
– Но почему так?
– Потому что твой мозг болен!
– Помоги мне! Придумай, что-нибудь, если ты действительно добр ко мне, и не желаешь зла, как говоришь!
– Колоть тебя снова я не стану, больше нельзя, так ты никогда не выберешься. Попробуй переломаться спиртным.
– Не могу я больше! Я начинаю блевать. С едой тоже самое.
– Чё-ё-ёрт, сумасшедший, моих познаний не хватает для тебя, это вырождение, и я почти бессилен.
– Но… Но ты ведь ещё любишь меня?
– О-о-о, о чём ты думаешь?!
– Любишь? – прошептал Орёл тихо, и его голос задрожал.
Никто склонился к нему, обнял, поднимая с пола, сажая на кровать как игрушку, как большую куклу.
– Ну конечно люблю, – сказал он ласково. – И я буду бороться за тебя! Мы ещё повоюем, правда?
Орёл кивнул, не слишком уверенно.
– Ник… Ник, если я, я стану как она… Как мать. Если у тебя ничего не получиться, – он сглотнул, вдруг хватая Никто за плечи, впиваясь в него скрюченными пальцами.
– Не у меня, а у нас, ты должен помогать себе сам тоже, – поправил его Никто.
– Хорошо, если у нас ничего не получиться, обещай мне… обещай что прикончишь меня. Я не хочу… я ни хочу жить, так, как она!
Никто склонил голову, обнимая его:
– Я обещаю!
Он медленно опустился на пол, на колени перед сидящим Орлом, так, чтобы их лица находились примерно на одном уровне. Взглянул в эти безумные и полные страдания, переделанные карие глаза. Обнял Орла, прижимаясь лицом к его вздрагивающей от прерывистого дыхания груди. Орёл вцепился в его плечи ещё сильнее.
– Я обещаю, – сказал Никто. – Обещаю.
Орёл жадно прильнул губами к заветной фляжке, с чужой, крепкой, терпко пахнувшей жидкостью. От неё не хотелось блевать, она не будоражила мысли, от неё приходило успокоение, всепоглощающее успокоение, граничащее с полным безразличием.
– Какая грубая работа! – покачав головой, сказала Эмба, разглядывая скорчившегося на кровати, и присосавшегося к её фляжке, словно к материнской груди, Орла.
– Если бы твоя мать и сестра увидели это?! Разве так они тебя обучали? – с негодованием в голосе она обернулась к стоявшему за её спиной Никто. – Они бы со стыда сгорели, увидев, что ты наворотил! Я же предупреждала тебя! Говорила что люди хрупкие! Слишком хрупкие! Так нельзя!