– «Плоскостники» вообще забыли, что идет война, – сказал я.
– Для них она далеко, – пожал плечами Корвен, рассматривая в иллюминатор красный гигант с двумя большими, в тысячи километров, темными пятнами смерчей, которые кружатся тысячи лет.
– Далеко?.. За год мы потеряли две планеты и двести тысяч человек.
– Еще вспомни погибший линкор, одиннадцать крейсеров… Это «плоскостникам» ничего не говорит, – Корвен закинул в рот сладкую хрустящую пластинку и бросил опустевший пакет в угол. Оттуда появился чавкающий хобот уборщика, запрограммированного мной из-за ненависти к беспорядку подбирать все плохо лежащее.
– Но две планеты…
– Они умом понимают это. Но поверить не могут. Война идет уже семьдесят лет.
– За семьдесят лет мы потеряли восемь планет… А тут две в год.
– А ты знаешь, что немало «плоскостников» вообще ничего не имеет против того, чтобы сдаться? – посмотрел на меня с насмешкой Корвен,
– Знаю, – кивнул я, вспоминая разговоры знакомых и соседей в той далекой, теперь кажущейся нереальнои жизни, когда свет для меня еще не сошелся клином на космофлоте, на линкоре «Бриз». Да, я немало слышал пространных рассуждений и о том, что под Мерканой ничуть не хуже, а, может, даже и лучше, чем под Лемурией.
– Все дело в том, что война идет слишком долго. И она слишком далеко. Ненависть, движущая массы, иссякла. Тем более что в большинстве случаев боевые действия ограничиваются схваткой флотов, и высадка на захваченные планеты происходит достаточно мирно. И после оккупации «плоскостники» продолжают жить, как жили – четырехчасовой рабочий день, сенсоригры, тысяча и одно удовольствие. Кстати, в вопросе удовольствий меркане достигли куда больше, чем мы. Тут с ними трудно состязаться. «Простому человеку не все равно, кто пишет для него законы». Не слышал такое мнение?
– Слышал.
– Внизу полно пораженцев… Они перестали верить во врага, считая всю информацию о нем пропагандой военных.
– Кстати, меркане должны были появиться здесь еще пять суток назад, – сказал я.
– Заждался? Не терзай себя. Коротай время до смерти.
– Что у тебя за язык, Корвен?!
– Вся наша жизнь – это коротание времени до смерти. Просто у некоторых это получается интереснее и удается растянуть процесс подольше…
– Корвен, а почему наши разговоры все время скатываются на философствование?