– Да чего уговаривать? Понимаем ситуацию. И Егорыча знаем как мужика слова. Обещал дождаться. Вот и ждёт…
– Ты, Егорыч, Славку пошли к кому-нибудь из наших когда «генерал» прибудет. Долго ему на машине проскочить? А нам недолго и обратно собраться. Да, мужики? Да, бабоньки?
– А то! – крикнули все вразнобой.
В двенадцать часов ночи две старых семьи и одна новая сидели молча под навесом. Под фиолетовой лампочкой из гирлянды. От неё подал мертвенный мутный клин слабого света на жену молодую. Или на невесту. Она зевала откровенно, не прикрыто. А фиолетовый свет делал в эти мгновенья лицо её покойницки умиротворенным.
– Не, я не верю! Не может быть, чтобы он просто из вежливости тебе не отказал. Свадьба всё же! Событие. Да и слово своё такого ранга человек держать просто обязан. На кого ж нам, бедолагам, равняться? – Рассуждала Варвара Мятлева.– Ты-то с ним вообще как, Гриня? Нормально? В друзьях?
– Да нормально. В друзьях, – Мятлев ответил устало, грустно и стал рыться в карманах. Папиросы искал.
Ну, это самое! – поднялся Илья Пилкин, муж всё таки после ЗАГСа. – Нинка, слышь!? Брачную ночь всё равно бы мы без Ванина у изголовья и со свечкой провели? Верно? Хрена он бы торчал у нас в спальне? Потому скажу я, что свадьба, конечно, на сегодня накрылась, но первую брачную никто не отменял. А, Нинок?
Он взял Нинку на руки и унёс в спальню с хохотом и громкими поцелуями.
– Одно на уме! – фыркнула мама Надежда Афанасьевна. – Ну, дурной!
Ну, так а мне что, завтра поутряне народ собирать, или как? – спросил Нинкин брат Славик, накидывая большие полотняные куски ткани поверх салатов и фруктов.
– Само собой. Прямо с девяти и собирай, – Григорий Мятлев нашел-таки папиросы. Достал одну. Смял в кулаке и ссыпал пыль табачную под ноги. – Суббота же завтра. Только трём учительницам на работу. Так что можно прямо с утра. Погуляем пару суток. Не люди мы, что ли?!
Век свободы не видать
Вот снимают понемногу все запреты, и слава богу! Привыкнем. А то жили как дошкольники: туда нельзя, сюда не ходи, водку не пей, закуску не ешь… Произвол был, давление на личность. В результате – все серые, все одинаковые. До сих пор на красный свет смирно стоим, уже не думая. Стоим и всё. Кто это зверство придумал? Кто меня спросил: хочу я, как свободный гражданин стоять, или я как раз в это время хочу продолжать движение?