Стало совсем не смешно, когда муж начал выпивать да погуливать. Другие жёны обычно скандалят, пытаются на путь истинный наставить благоверного, и правильно делают, а я не могу так. Не умею. Слова как будто комком в горле застревают. Я замкнулась в себе.
Однажды я не услышала, как он стучит в дверь, явившись ночью из кабака. Видимо, набрался в тот раз основательно. Ночь была морозная. Хоронили всем краем.
Дети к тому времени подросли. Мы приставили их делу ещё маленькими. Теперь старший сын занимался огородом, средний разносил заказы, младший помогал братьям, а девочки по хозяйству шуршали.
Дети мои были хорошими. Хозяйство справным. Однако стыд за смерть мужа душеньку мою выел. Чувствовала я, как он точит по ночам сердце. Как-то раз оно посреди ночи безлунной остановилось.
Выскочила я из тела бренного, а куда идти, не ведаю. Вот, и осталась навеки в доме своём. Присматривала за ним. Молодым хозяйкам подсказки давала. От пожара да грабежа хранила. От одного уберечь не могла – от измен да от пьянства проклятого. Одно меня утешало: надежда, что когда-нибудь люди одумаются да перестанут вредить себе и семьям своим. Так и жила, в заботах и надеждах на лучшее. Однако пришёл конец и этому.
Сломали однажды наш старый дом, да новый, большой, на множество хозяев, на этом месте построили. Я поселилась у одних.
Хорошие люди, молодые, красивые, муж да жена. Всё по дальним странам ездили, диковины разные оттуда привозили. Друзья к ним приходили иногда, пиршества хорошие, душевные устраивали. Песни ласковые под гитару пели. После деточки малые народились один за другим – девочка да мальчик.
Всё было хорошо, тепло так, но только стал муж со временем выпивать да погуливать. Одна-одинешенька сделалась жена его. Несчастными да плаксивыми стали детки. Расхотелось мне оставаться в этом доме. Расхотелось в мире таком жить, где за сотни лет одни лишь дома да машины меняются, а люди остаются теми же.
Уйду завтра на рассвете в чисто полюшко да в лесок хвойный. Не желаю больше очаги людям хранить, коль они сами не зрят в них ценности. Эх, душа моя пропащая! До чего боюсь из дома-то выйти, аж трясёт всю! Однако надобно. Оставаться здесь мочи нет. Прощайте, люди неразумные!
Пенная стихия подчиняется каждому, даже едва различимому движению моей руки. Она журчит, бурлит, сопротивляется, но деваться ей некуда: стихия выполняет все мои желания. Из этих грязноватых, пузырчатых вод возникает то, что я люблю больше всего на свете.