В голосе Валентина проскальзывает неуверенность, словно он боится отказа. И впрямь: внук священника, горе-рэпер и горе-отличница – вариант, скажем так, не очевидный.
– Сын мой?.. – ещё громче зовёт Валентин и сдвигает Гордеек-Коваленок вбок.
– На коленки посади, – советует Коваль. Валентин бросает на него сердитый взгляд и отвечает немецким «dummerweise».
Я сдаюсь и протискиваюсь на крайнее сиденье. На спинке напротив безымянный художник маркером нарисовал паровозик и девушку из XIX века. Надпись под ними утверждает:
КАРЕНИНА ДУРА! ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!
Не знаю насчёт Карениной, но один мой вздох, и Гордейко вывалится в проход, потому что я зажат между холодным окном и рюкзаком Валентина.
– Ты мог найти куртку ещё древнее? – спрашивает он. В нос неприятно пыхает перегаром и рвотой, и я машу рукой, гоню запахи прочь.
– Поверь, ты выглядишь и пахнешь куда хуже.
– Издержки производства. – Валентин достаёт новую салфетку и трёт пятно на пиджаке. – Я, тасказать, превращаю своим телом вино в воду.
В голове проскакивает что-то нравоучительное, об алкоголе и молодых организмах, но тут автобус взрыкивает и дёргается с места. Мы с гулом разгоняемся сквозь огненно-белёсые тяжи – навстречу солнцу, рассвету, дню, и бледный призрак гимназии уходит вбок-назад, захлёбывается в тумане.
Это движение в молочной дымке расслабляет тело, но вскоре, словно в насмешку, раздаётся голос Леонидаса:
– «10В». Передаём доклады. Надеюсь, все написали?
У меня возникает желание хлопнуть ладонью по лбу.
Нет, ёкарный бабай, не все. У некоторых вчера была ПОНОЖОВЩИНА… эм, потопорщина.
Валентин не без труда выковыривает листочки из своего рюкзака и вручает Олесе, чтобы та передала дальше.
– Ваша диссертация, мсье АрсенЕв?.. – Валентин выжидательно смотрит на меня.
Я качаю головой.
– Вообще забыл.
– Сын мой, ты про наш китайский так не забудь.
– «Сказал он сто пятьсот раз».
– Поскольку у нас по программе дальше спирты и фенолы, – вклинивается голос Леонидаса, – и поскольку из вас, олухов, никто никогда ничего не читает, мы смотрим учебный фильм. Глазеть в телефон, в окно и на соседей запрещается под страхом пыток испанским сапогом.
– Он это серьёзно? – стонет Валентин и упирается лбом в сиденье впереди. – Неужели хотя бы день нельзя без этой фигни?
Из-под его пиджака выпрыгивает серебряный крестик и блестящим маятником качается в воздухе.