Если это был обед, то я убегал к заждавшимся друзьям, если же ужин – то мы садились с Дедом играть в шахматы или «войнушку». Вторая игра была моей любимой, но Дед баловал меня ею не так часто, чтобы она успела надоесть. На двух белых листах он чертил две одинаковые карты местности, с лесом, болотами, реками и озёрами, полями и господствующими высотами, траншеями и окопами, на обратных же сторонах листов писал силы обороняющихся и наступающих – артиллерию, танки, миномёты, пехоту, сапёров, инженеров. Конечно, атакующих всегда было больше, но у защищающихся имелись надёжные укрепления. Затем мы с Дедом кидали жребий, кому быть какой стороной, и расходились по разным комнатам – рисовать планы.
Когда наставало время подвести итоги, я обычно проигрывал – Дед, человек старой закалки, был сторонником мнения, что детям поддаваться не надо, а если и надо – то совсем чуть. Благодаря его позиции я обогатился множеством новых знаний о сратегии и тактике, бережно мною извлечённым из книг, таких же аккуратных, пожилых и вкусно пахнущих временем, как и всё в этом доме.
Так проходило беззаботное моё детство, не лучшее, но и не худшее, чем у тысяч других детей. Когда я был, как мне казалось, взрослым, а на самом деле – сущим ребёнком, Дед ожидаемо и тихо умер, исполнив главную мечту последних лет жизни – не обеспокоить родных и близких беспомощным своим состоянием. До самого последнего дня он находил в себе силы самостоятельно пройти на кухню, зажечь спичкой живой огонь и поставить на плиту потёртый эмалированный чайник со свистком.
Пётр Тимофеевич Кирпичёв проснулся от дробного металлического стука на заднем дворе.
Надо сказать, что Петра Тимофеевича никто и не думал величать по батюшке. Звали просто: Петя Кирпич, редко иначе. Тут был как раз тот самый случай, когда фамильное прозвище подходило натуре и облику как нельзя лучше. Был Петя довольно молод, едва ли сорока лет от роду, здоров, как бычара, широк и красен лицом, квадратен головой. Впечатление производил монументальное – то есть был похож на типовой монумент воинам, павшим смертью храбрых. На руку был скор, к выпивке питал трепетную тягу, батрачил в сезон на комбайне, держал птицу и двух коз – таких людей называют крепкими хозяйственниками, иногда их, для разбавления, делают депутатами или служащими. Жил бобылём, молодая жена сбежала в город с залётным командировочным, прибывшим на соседний завод, где та трудилась в упаковочном цехе. С другими у Кирпича как-то не сложилось, а потом и привык. Девки, впрочем, к Пете хаживали, наутро возвращаясь домой с огромными синяками под глазами, но довольные, что твоя кошка в марте. Отцы да братья пробовали приезжать разбираться, да кончилось это ничем – Кирпич выпивал полстакана, выходил на крыльцо и молча стоял, нежно поглаживая приклад двустволки, доставшейся от покойного отца.