Следует заметить, что я не журналист, а скорее писатель. Я могу написать роман за месяц, а потом не писать ни строчки год или даже более, а выдавать на гора литературный мусор, лишь для того, чтобы забить пустующие колонки нашей газеты, мне было тоскливо изначально. Насиловать себя таким образом, я долго не смог бы и рано или поздно бы ушёл из нашей редакции, а армия мне подвернулась, как раз кстати.
Но вернёмся к повествованию. Понятно тогда было лишь одно: никого нет, материала тоже нема, если не считать подготовленного мною и передовицы Макарыча, а время поджимало. Поскольку на всю редакцию осталось нас только трое, третьей была баба Валя, – бабушка секретарша. Если то, что Макрыча не взяла эта хворь, не улаживалось ни в какие нормальные каноны жизни, поскольку он был изнеженным интеллигентом, жирненьким, моложавеньким, беленьким от постоянного пребывания в помещении, в сорок лет уже с заметным пузиком и вторым подбородком, то бабу Валю пробить никакая хворь не могла в принципе. Поскольку в её столе всегда стояла початая бутылка водки, которая неумолимо пустела к вечеру, чтоб с утра или обеда неожиданным образом превратится в непочатую. Всё это позволяло ей пережить многих редакторов и нашу белиберду, правку Степановны без стрессов и ругани, как и наших Генсеков. Болезнь, подобно этому поветрию, умирала в ней если не после первой, то точно после второй рюмки, влитой во что-то непонятное между её костями.
Почесав затылки, мы с Макарычем, заранее прикинули объём работ. Выходило кисло как-то. Пришлось мне оседлать наш редакционный Уазик и рвануть собирать дань с наших корреспондентов, поскольку Макарыч даже не освоил эти три педали, рычаги и руль, а водила слёг за компанию со всеми. В самом плачевном состоянии оказалась Валентина Степановна. У неё была очень высокая температура, и она страдала больше всех, а может и за всех, явно недооценивая наши с Макарычем силы и стоящий под угрозой выпуск её общего незабвенного издания. Но даже от едва живого нашего ответсека, я умудрился унести в зубах какой-то потаённый ею материал. С другими было проще. Ваня Чайкин, корреспондент от сельского хозяйства, по совместительству смотрящий за нашей газетёнкой от органов, был свеж и бодр, как огурец на грядке в летний день. Поскольку он был на больничном, то и «забил» на работу по всем правилам труженика села. Выколотив из него положенный материал, я быстренько пролетел всех остальных наших мужиков и баб и получил не только запланированные в газету писульки, но и кое-какой дополнительный, лежащий у многих про запас. Поскольку все меня если и не любили, то уважали, а так же из-за сочувствия, что мне приходиться крутиться одному. Этому, то есть то, что заначки с особой щедростью посыпались, ещё способствовало то, узнав, что единственным редактором буду я, Макарыча никто не принимал всерьёз, а к их трудам я отнесусь с большим уважением, что все отлично знали, в отличие от Валентины Степановны.