– Ну, что тебе стоит-то? Или сиськи из золота? Жалко?
– Piece of shit5, – сказала ему Салли с отвращением.
– Чё?
Прорехи на футболке чувствовались, как годовые зарубки. Эта – на днях Лусинэ неудачно повернулась во сне. Эта, под лопаткой – когда Лусинэ две или три недели назад запустила кувшином в шипастого, который дразнил её, просовывая через прутья палку: взмах руки был слишком агрессивен, даже в плече что-то хрустнуло. Эта, у шва сбоку – депрессивная тьма пятимесячной давности, попытки сначала обнять саму себя своими же руками, потом – попытки расцарапать. Эта, под воротом сзади – от цепкой хватки смотрителя. Он втолкнул её в вольер, держа за шкирку, как котёнка, втолкнул без церемоний, без каких-либо слов. Но говорить по-человечески они и не умели – только шипели, рычали, ворчали и булькали. Они говорили по-своему.
– Дуры, – Егор не дождался ответа, обиделся.
Другие зарубки оставил Вэй Бао. В неизвестном вольере, где сидел когда-то: путаные иероглифы спасения. Он написал – и начертал рисунками для тех людей, кто не знает китайского – свой невероятный, наглый, дерзкий, хитроумный план. Лусинэ надела мокрую отжатую футболку и вытерла руки о шорты.
– Я не боюсь, – сказала она стоящей снаружи вольера семейке.
Егор жрал. Он уселся у прутьев, поставив миску между толстых волосатых ног, а снаружи толпились шипастые. Многие держали за обёрнутую листьями кость жареные на вертеле окорока. Шипастые просовывали купленный у смотрителя корм через прутья, и Егор благосклонно принимал угощение. Шипастые шипели, выражая восторг. Егор жрал. Жир стекал ему до локтей, расплываясь на настиле кляксами. Круглое прыщавое лицо блестело от жира, как смазанное. Жидкая поросль на подбородке превратилась в мерзкие сосульки – Лусинэ чуть не вывернуло. Она демонстративно сплюнула на пол. Егор ничего не заметил. Он мнил себя сиюминутным богом – обжорств и празднеств, а может, вечной сытости. Он выглядел убогим, омерзительным. И представлялся в той, свободной жизни гадко: онанист с кучей похабных журнальчиков, безработный великовозрастный мамочкин сын. Шипастые, им восхищающиеся, казались редким эталоном скудоумия.
– Ты с ними ещё поцелуйся, – пробормотала Лусинэ саркастично.
Она взяла из своей миски мучнистый фрукт и пальцами стала снимать с него кожицу. Один шипастый из толпы отвлёкся: заметил Лусинэ и поспешил к её вольеру. Он протянул через прутья жареный окорок.