Нельзя было сказать, что среди студентов он числился на хорошем счету, напротив – был довольно ограничен, ленив, равнодушен к знаниям, мало читал и писал из рук вон слабо: немножко прозу, немножко стихи, и трудно было назвать то, что он писал прозой и стихами, и только благодаря безграничной лояльности, мягкости и мудрости нашего руководителя семинара, перед которым мы должны были периодически отчитываться проделанной работой за истекший срок, он оставался в стенах института, в котором во все времена во главу угла ставились не экзамены, а творчество. Был забавный случай, когда пожилой, обремененный – в отличие от нас – многими житейскими заботами, проблемами, болезнями руководитель творческого семинара, проводя разбор его стихов, очень мягко, тактично произнес:
– У вас не совсем получается со стихами, уважаемый. Может, вы попробуете себя в прозе?
Не имея понятия, что уважаемый пробовал себя и в прозе, и давал читать своим сокурсникам, у которых его опусы вызывали недоумение, а то и откровенный смех. И вот прошло несколько недель, и наш приятель принес на обсуждение свой новоиспеченный (скорее – плохо испеченный) рассказ, который и огласил под общие смешки и удрученное молчание нашего мастера, который выдержав паузу после прочтения автором своего труда, мягко, словно даже нерешительно проговорил:
– Вы знаете, я думаю, у вас не совсем благополучно с прозой… И вот ваши друзья тоже того же мнения… Может вам лучше перейти на стихи? Как вы сами считаете?..
Тут уж мы, хорошо помня прошлый совет мастера, не могли сдержать смех. Он-то забыл. Пожилой человек, и эти несколько недель у него были полны забот и хлопот, в отличие от нас, не обремененных ничем, кроме своих молодых лет и жаждой жизни, жаждой, как можно скорее прославиться, стать известными, востребованными. Если только всем этим можно было быть обремененными.
Но была и хорошая черта у моего друга юности – он не боялся и не обижался, когда над ним смеялись, и сам мог посмеяться. И в тот раз так и случилось. Он посмеялся вместе с нами, и наверно, у нашего мудрого мастера отлегло от сердца, потому что он не любил говорить кому-то, что его работа, его труд неуспешен.
Зачем я это вспоминаю? И каждый раз обрывается тоненькая ниточка, короткая, не имеющая связи, продолжения, беспомощно повисает и приходится начинать с новой из неряшливо собранного клубка… Да! Видел его во сне. И что же? «Все врут сновидцы…» Теперь, по здравом размышлении, в трезвом, как говорится, уме думаю, что ничего необычного нет в том, что я потерял еще одного приятеля, бывшего товарища, в моем возрасте пора бы привыкнуть к тому, что люди смертны, что люди умирают, в том числе умирают и твои знакомые, родные и близкие, и придет и твое время… И как я ни старался, я не мог повторить в себе, в своей душе то нахлынувшее и пронзившее среди ночи чувство, что заставило меня проснуться, и ощутить так реально смерть моего друга юности, будто это случилось с ним очень давно, и нам с ним по двадцать лет, и смерть его вызывает у меня потрясение, и я не могу понять, почему это случилось именно с ним, моим другом, таким еще молодым, полным жизни, веселым и глупым… И что мне теперь было делать с такой зияющей пустотой в душе, чем заполнить, если его моего друга некем и нечем было заменить?