Исцели меня. Часть вторая - страница 30

Шрифт
Интервал


– Ладно, – кисло протянул музыкант, чуть прокашлялся и начал своё абсолютно бесполезное повествование. – Дэ Шанель родился в небольшом городке под Парижем. Если мне не изменяет память в 1886 году. Его отец…

– Адам, – оборвала я собеседника на полуслове, возмущённая его самодурством, – ты ведь знаешь, о чём я спрашиваю!

– И о чём? – безразлично уточнил вампир.

– О другом!

– О другом… – задумчиво протянул он эхом.

– О другом! – твёрдо повторила я.

– Хм…

Блэк сощурился. Свет фар проезжающей мимо машины запутался в его пронзительно голубых глазах. Черты лица стали острее, взгляд приобрёл металлическую холодность, а голос зазвучал так, словно он рассказывал не о друге, а зачитывал мне смертный приговор.

– Мишель вампир уже более века. Из-за бедности его семьи, став бессмертным, он буквально помешался на своём положении в обществе. Его страсть к богатству и роскоши фанатична. Возможно, она даже сильнее жажды. Кстати, привыкший брать от жизни всё, он не признает донорскую кровь и, тем более, кровь животных. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит?

Я тяжело сглотнула. Адам продолжил.

– Дэ Шанель безмерно любвеобилен и ненасытен. Он из тех «джентльменов», для которых не существует ответа «нет». Крайне ревнив, в гневе не сдержан, живёт по принципу «так не доставайся же ты никому». Если вдруг, по какой-то причине, Мишель не может получить то, чего хочет, он звереет. Его жестокость безудержна, месть безжалостна. Как любитель искусства, Дэ Шанель возводит убийство в ранг чего-то особенного, он садист, но тонкий, поехавший на эстетике.

– А как же трепетное отношение к людям? – растерянно отозвалась я, не ожидая столь пугающей характеристики.

– Я сказал, что он без ума от них, – холодно заметил Блэк, – и это действительно так. Мишель очарован людьми, но лишь потому, что их хрупкость, их живое сердце, это единственное что он не в состоянии купить, но вполне способен взять силой…

При этих словах у меня скрутило желудок. Перед глазами возник образ стройного мужчины, одетого с иголочки по последней моде французской аристократии девятнадцатого века. Он стоял в переулке между двух обветшалых домов. Смотрел на меня из тени, улыбался, почти безумно, сжимая в костлявой руке вырванное из чьей-то груди сердце…

Я вздрогнула и тряхнула головой, пытаясь отбиться от жутких видений. Страх встал в горле рыбной костью. Несмотря на то, что Адам вёл машину очень аккуратно, меня всё равно замутило.