Лушка сразу же принялась за уборку и
хлопоты по хозяйству — батюшка год назад похоронил жену, и
хотя отец Алексий очень старался и в одиночку содержать дом в
порядке, позиция Лушки в этом вопросе была непоколебима: не дело
это — мужику бабскую работу делать! Идите вон оба во двор, там
чем-нибудь займитесь!
Потянулись дни ожидания. Обычно князь
редко задерживался на кордоне дольше, чем на неделю. Через
несколько дней в Гранном Холме появлялся Тит, явившийся забрать
семью, обычно — с каким-нибудь гостинчиком для Ждана.
Но на сей раз всё получилось
иначе.
На третий день со счёта Ждана сняли
семь тысяч из имевшихся двадцати, и мальчик очень сильно
забеспокоился.
А вечером четвёртого дня в Гранном
холме появился княжий ловчий Сергей, а с ним ещё три
дружинника.
Ловчего Лушка со Жданом хорошо
знали — этот усатый могилёвский мужик средних лет, почему-то
всегда называвший себя «Сирожа», был главным устроителем княжьих
охот. Именно «дядя Сирожа» обычно приезжал на кордон предупредить о
грядущем визите князя. И тогда они с Титом, две «лесные души»,
обычно засиживались за столом допоздна, обсуждая мельчайшие нюансы
предстоящей охоты. Не насухую сидели, конечно же, и Лушке обычно
несколько раз приходилось нырять в погреб за закусками.
Однако сейчас Сергей, поздоровавшись,
почему-то даже не кивнул Лушке, а сразу направился к хозяину дома.
Подошёл, и сказал — как в воду прыгнул:
— Нам бы это, отец Алексий… Нам
бы Тита отпеть. Привезли мы яво, завтра хоронить надо, третий день
будет.
И из-за плеча услышал страшный,
какой-то нутряной крик Лушки.
***
На похоронах Лушка выла и билась так,
что сельские бабы боялись — умом тронется.
Но когда большое тело Тита упокоилось
на сельском кладбище, а односельчане пошли на наспех собранные
поминки, из неё как будто выпустили воздух: такой тихой и
бесцветной она стала. Тихой и беспрекословной — она просто
сидела за столом, уставившись в одну точку, и молчала. Не кричала,
не шумела, не плакала. Когда призывали выпить, не чокаясь —
послушно пила. Когда толкали в бок, напоминая про закуску —
беспрекословно набивала чем-нибудь рот и глотала, не чувствуя
вкуса.
И лишь когда народ, опасливо
поглядывая на вдову, начал расходиться, и в избе остались только
батюшка, Ждан да Сергей, она вдруг сказала:
— Как его, Серёжа?