Генрих смотрел на себя в зеркало
каждое утро, когда д’Арманьяк сбривал ему ночную щетину, и,
невольно встретившись взглядом со своим отражением, понимал, что
сам он виновен тоже.
Так кому же он должен был мстить?
За ним следили все меньше и меньше,
но сама мысль о побеге казалась все глупее и нелепее.
Враждебный Париж вместе со всеми
своими опасностями теперь стал Генриху привычным. Здесь он приобрел
возможности, о которых раньше и не мечтал, заплатив за них частью
себя. Но, быть может, эта плата разумна?
Он видел, что его обвиняют в
трусости, но в действительности потерял так много, что давно не
испытывал страха. Он был бы даже рад снова вступить в борьбу, если
бы только знал, за что и с кем ему следует бороться.
Генрих вспоминал свои юношеские
идеалы и не понимал, как мог быть столь наивен. К чему он тогда
стремился? Избавить Францию от папизма? А нуждается ли Франция в
избавлении? И ждет ли его Гиень, давно принявшая новых вождей?
Ему часто приходили на ум слова
д’Алансона, сказанные когда-то под ля Рошелью: «Всякий принц крови
мечтает стать королем, ибо мечтать нам больше не о чем. А человек
без мечты хиреет». Кажется, так говорил ему когда-то бывший
союзник. Вот она – истинная причина заговора «недовольных». Так
неужели сотни людей опять должны заплатить своими жизнями лишь за
то, чтобы он, Генрих Наваррский, не хирел без мечты? Иногда Генрих
отчаянно завидовал Агриппе, ибо тот был избавлен от подобных
сомнений.
И лишь в потаенных глубинах своей
души, куда даже самым верным друзьям был теперь путь заказан,
Генрих еще хранил воспоминания о тех счастливых временах, когда
скакал навстречу судьбе и знал, что все лучшее в жизни еще ждет его
за поворотом. И был ветер в лицо, и пыль под копытами коней, и
яркое солнце в синем небе. Были дороги и привалы, победы и
свершения, дружба и любовь. Было все то, для чего стоит жить. Нет,
все это слишком дорого стоит.
В несчастье судьба всегда оставляет
дверку для выхода
Мигельде
СервантесСааведра
Генрих не слишком интересовался
судьбою своих земель, ибо никак не мог на нее повлиять, и все-таки
прислушивался иногда к долетавшим с юга новостям.
В результате последней войны Гиень
оказалась расколота на две части: протестантскую и католическую.
Если в католических городах провинции наместником Вилларом еще
обеспечивался относительный порядок, то в протестантской Гиени
власть господина де Граммона, назначенного некогда Генрихом,
сохранялась лишь на бумаге, ибо гвардия его была слишком
малочисленна, чтобы противостоять набравшим силу протестантам.
Сейчас тут заправляли вооруженные отряды гугенотов всех мастей: от
местных ополчений до обыкновенных бандитов, мнящих себя защитниками
веры. Объединяло их лишь то, что все они признавали принца Конде,
который до Шампиньинского перемирия именовался сюзереном
объединенных протестантских провинций.