Шико, – у
Дамвиля нет такой возможности. И кстати, именно союз с
этим, как вы выразились, гасконским выскочкой, сделал позиции
Франсуа такими сильными. Черт возьми! Попытайся уже
отобрать у своего брата его главное оружие!
– Но матушка говорит, что
Дамвиль наш самый страшный враг после
Колиньи. Только Гизы помогут защититься
от него…
– Генрих… Не пора ли начать думать
своей головой?
– Своей – это
значит, твоей? – язвительно поинтересовался
король.
– Уж лучше моей, чем вообще не
думать. Генрих… Страна устала от войн. И политика твоей матушки
одряхлела вместе с ее бренным телом.
– Я не могу отказаться от поддержки
Гизов! Ты хоть понимаешь, куда это нас
приведет?!
– Где уж мне понять, – ответил
Шико. – Но я отлично помню, куда дружба с ними нас уже
привела однажды.
Шико внезапно замолчал и
уставился в окно.
– Я очень хорошо помню
Варфоломеевскую ночь, – произнес он негромко. –
Я помню, как сам уговаривал
вас, мой государь, ее
начать, – он взглянул на короля.
– Потом я взял
шпагу, кинжал, и вышел убивать… Я перерезал горло
Ларошфуко, потом увидел у самых
ворот труп Телиньи и возрадовался. Собственноручно я
убил нескольких дворян-гугенотов. Но мои похождения не
были ни славными, ни долгими… – Шико усмехнулся,
словно стесняясь трагического пафоса своего повествования, – весь
остаток ночи я бегал за лекарем для матушки Фуке… Это
моя знакомая трактирщица. Она
католичка...Ее вместе с тремя детьми чуть
было не зарезали другие католики, когда она прятала у
себя раненого гугенота… а ее муж в это
время убивал других гугенотов… а может, и католиков
заодно, кто
их разберет. Потом
его самого убили. Не знаю, выжил ли тот раненый еретик, но
приведенный мною врач перевязал и
его тоже… А потом мы вместе с доктором перетащили его в безопасное
место, ибо мэтру было бы обидно, если бы
его труды пропали даром. Вот такая история, – заключил он.
Сейчас д’Англере был
не похож на себя. В его взгляде не было ни тени
обычного сарказма, одна только боль, которую он носил в себе с тех
пор. Король смотрел на него во все глаза, ожидая, что он скажет
дальше.
– Я говорил об
этом своему исповеднику, – продолжал
шевалье, – но он не понял меня. Думал, я
виню себя за недостаточную стойкость в вере, – он усмехнулся, –
ведь я должен был бить еретиков вместо того, чтобы тратить время на
лекаря.