– Потом. Они все равно не смогут выехать, пока не стемнело.
– Но они волнуются, ты сама говорила!
Пожимаю плечами.
– Я позвоню своим. – Бэнци надевает ролики, катится к автомату и сразу возвращается. – Черт, у меня же карточки нет.
Еще недавно нужна была монетка – асимон, эти монетки звенели в кошельке, часто путаясь с шекелями, хотя асимон чуть больше, и в нем дырка. А теперь – всё, асимоны стали ненужными, как и наша старая валюта, лиры (но лиры были еще до моего рождения). Теперь у всех карточки. И у меня тоже. Дома.
– Поищи наверху, – говорю. – На само́м автомате сверху. Иногда бывает, что кто-то оставляет карточку, на которой совсем мало денег, но на один звонок хватит.
Невероятно, но я права! Бэнци звонит своему папе и успевает сказать, где мы. – Тут разговор прерывается.
– Повезло! – ухмыляется Бэнци. – У папы не было шанса высказать все, что он обо мне думает. А пока приедет, поостынет.
Смотрю на часы. До темноты еще как минимум час.
– А почему ты не хотела звонить своим родителям, Мишель?
Пожимаю плечами – хороший у Хани этот жест, может выразить что угодно, надо взять его на вооружение. Меняю тему:
– Они ничего оказались, да?
– Кто?
– Эта семья: Хани и дочки. Если бы не они, не знаю, что бы мы делали…
– А ты что думала? – хмыкает Бэнци. – Религиозные – такие же люди, как мы.
– Ты это серьезно? Ты это мне говоришь после того, как ты все время молчал, как будто кошка съела твой язык?!
– Просто не знал, о чем говорить, ну и боялся что-то ляпнуть обидное.
– А говоришь: «Такие же, как мы».
– Такие же люди. Но другие, конечно. Может, этим девочкам вообще нельзя с мальчиками разговаривать, откуда я знаю?
– Ну, это ты уж загнул. Но в игру «Двести поцелуев» они, конечно, не играют, это точно!
И мы оба смеемся и стараемся сделать вид, что упоминание поцелуев нас совсем не смущает: мы же не такие, не религиозные, мы нормальные. Хотя нормальные ли?..
– Но ведь вы, восточные, все немного религиозные, да?
– Мы соблюдаем традиции, это не то же самое. Мы просто не смешивались, в отличие от вас, и всегда продолжали быть евреями.
– Откуда ты знаешь про нас? В семье моей мамы были раввины – семь поколений! И у папы тоже какие-то там раввины были, просто не столько, как у мамы. А его дедушка полюбил революцию и верил в коммунистическую партию, а его папа, кажется, сам не знал, во что верил, ну а мой папа – он… он атеист.