Зина быстро разобралась со всеми делами и стала ждать заведующего. Он вот-вот должен подойти. Вышла в коридор, там Фима деловито протирала пол. Мимо проскользнул один симпатичный обитатель пятой палаты: высокий, черноволосый машинист из депо витебской дороги. И не старый – лет тридцать всего.
Фима, перехватив Зинин взгляд, выжала тряпку и с заговорщицким видом шепнула:
– А что, кавалер хоть куда. И на тебя заглядывался, кстати, я сама видела.
– Ой, Фима, вечно ты мне женихов подыскиваешь! Нету их нынче! Там остались, – Зина кивнула в сторону коридорного окна, выходившего прямо на юг, где за домами прятались Пулковские высоты, – а те, что есть, сильно переборчивые, на них по пять девчонок вешается.
– Да не, говорю ж тебе, я справки наводила. Женщины из соседней палаты всё знают. Разведённый, не пьёт. Ну как машинисту пить, подумай сама! И на тебя заглядывался, точно. Ты девка симпатичная: волосы: всем бы такую смоль, брови чёрные и глазищи карие бездонные. А фигура? Эх, кабы не жизнь впроголодь у тебя б такие формы развились. Мужики бы падали. Только штабелями укладывать.
Зину, действительно, можно было считать статной красавицей, если б не слишком бледный цвет лица, плохо сочетавшийся с её большими ярко-карими глазами и аккуратными чёрными бровями (два раза в неделю выщипывала), римским носом с небольшой горбинкой посередине, жадными, чувственными губами, и тёмно-каштановой до черноты кипой волос, которые при желании Зина могла отпустить чуть ли не до пояса. Только по производственной необходимости стриглась под Любовь Орлову. И в летнем сарафане даже при всей скудости послевоенной кормёжки классическая фигура-«рюмочка» с крупными, грозящими прорвать слабое укрепление в виде лифчика, грудями заставляла оборачиваться порой мужчин, отягощённых взятой под ручку второй половиной.
Фима, потерявшая мужа на войне, окинула восхищённым взглядом Зинины пропорции, невольно сравнивая их со своими сдутыми мячиками под халатиком, и с завистью в голосе протянула:
– Мне такие данные, я бы развернулась!
– Конечно, Фима, конечно. Я подумаю. Но вот уже Квадрат Иваныч идёт. Ты тряпкой-то работай, а то заругается. Грязь не любит. Сама знаешь.
Кондрат Иваныч действительно надвигался, его из-за прямоугольной формы лица, обрамлённого коротенькой прямой чёлкой и массивными челюстями, да тяжёлого, давящего взгляда за глаза звали Квадрат Иванычем. Это был крупный, плотного телосложения мужчина лет сорока. Он шёл по длинному, плохо освещённому коридору в сопровождении ординатора, молодой невзрачной плоскогрудой врачихи в толстых очках, только закончившей институт. Поздоровался с Зиной, назвав её Зиночкой, и, в который раз, мысленно сняв с неё всё лишнее, тайно облизнулся. Кондрат Иваныч с некоторых пор активно подбивал клинья под Зину. Первые года полтора-два, казалось, даже не замечал сменной младшей медсестры, а потом как прорвало. Оставаясь с ней наедине, пытался пододвинуться поближе, коснуться коленями, если сидели. Однако Зина не принимала ухаживаний женатых мужчин. И, если честно, то и вовсе не была благосклонна к попыткам противоположного пола приударить за ней. После той страстной и нежной любви, что случилась у них с Валей перед самым его уходом на войну, ей хотелось, как минимум, чего-нибудь похожего. А короткие попойки и последующая постель, были совсем не в её жанре. К тому же она не могла до конца забыть Валю, его руки, его губы, его страсть, его нежность.