– Не ушиблись? – заботливо спросил Владимир Ильич. – Вот к чему приводит женская самостоятельность. Ну ладно, теперь вы хоть по делу разревелись. А чего всю ночь в поезде всхлипывали, людям спать мешали?
– Вы что, все слышали, вы не спали? – опешила Инна. – До меня же явственно доносился ваш богатырский храп.
– С вами, пожалуй, уснешь, – пробурчал Владимир Ильич, – такую сырость в купе развели – в Питер можно было и не ехать.
– Сырость… А вам какое дело? И вообще как вы здесь оказались? – напустилась на него Инна. – Почему мы здесь встретились? Вы что, преследуете меня? Я в милицию заявлю.
– Очень надо вас преследовать. А здесь на набережной я, как и вы, Инночка, мимоходом.
Подобно вам изображаю ненужную деловитость, а сам прогуливаюсь в разгар рабочего дня по центру города. Согласитесь: для нас, москвичей, Питер – магическое место. Сюда нас влечет вновь и вновь, как героя Федора Михайловича на место преступления. Съездить в Питер – это вам не в Рязань или в Калугу прокатиться. А уж в последние годы фраза: «Съездить по делам в Питер» – и вовсе стала паролем. Эти слова заставляют самого равнодушного собеседника посмотреть на вас с интересом и уважением. Связи в Питере – это нынче почти синоним успешной карьеры.
Новый знакомый шутливо шлепнул Инну по мягкому месту, отряхивая снег с дубленки.
– Ну, это уже наглость! – возмутилась дама. Однако сказала она это как-то вяло, без должного гнева. Ей было не до политеса. Инна здорово ушиблась. Все ее тело нестерпимо болело.
– Не хотите – ходите с мокрым задом, – пожал плечами Владимир Ильич. – К тому же дубленка вытянется и отвиснет. – Он пристально взглянул на нее и предложил: – Может, пивка?
– Нет уж, знаю я ваше пивко! Пиво без водки – деньги на ветер, так, кажется, ваш брат говорит? – осадила его Инна. – Спасибо, не стоит напрасно тратиться. К тому же я спешу на деловую встречу.
– Далеко ли, позвольте полюбопытствовать? – не отставал новый знакомый.
– Да нет, рядом, на Мойке. Не очень далеко от музея-квартиры Пушкина.
– Ага, так и знал, что музей для вас – лишь прикрытие! – медленно и торжественно объявил мужчина. Он сказал это даже с какой-то неожиданной злостью. Недавнее дружелюбие соскользнуло с его лица, как маска, и на Инну уставились темные сумрачные глаза, а на щеке обозначилась жесткая вертикальная складка. На скулах заиграли желваки. Владимир Ильич продолжил каким-то стальным, незнакомым голосом: