львом,
дитя в необъятной песочнице, насыпающее
барханы и снова
ровняющее их, оставляя следы на тебе, как и брюхо
гюрзы или эфы.
Но они исчезают быстрее теней облаков.
Сквозь городской шум, гвалт новостей, голоса
друзей,
визги и тявканье врагов, сквозь нестройную
музыку жизни,
в дальнем громе, перекатывающемся за
горизонтом,
я слышу твой глухой львиный рык, от которого
дрожит воздух.
Ты ширишься у меня под сердцем, днём и ночью
чувствую жаркое дыханье твоей ненасытной пасти,
из века в век пожиравшей города с их царями,
крепости с их гарнизонами,
караваны, гружённые коврами, драгоценностями,
пряностями, шелками,
караваны, гружённые неподъёмной тоской,
вереницы верблюдов, несущих упорство надежды,
с каждым шагом увязая всё глубже во времени.
Каждый шаг тяжелее предыдущего, пот заливает
глаза.
Ты – дахр. Всем, всем, всем
твой горячий песок забил оскаленные мёртвые
рты.
Все жуют эту пресную пищу смерти, сухой паёк
времени.
В твоей лунной безлюдной ночи слышен скрип
песка на зубах.
Луна глядит на тебя, как слепой смотрит в зеркало.
Лишь она тебя знает, заливая своим нежным светом.
Ты ширишься, перерастаешь себя, твоя
неподвижность обманчива, твой центр
ненаходим, твоя форма изменчива.
Ночью мы с тобой остаёмся один на один, ты
и я под голой луной,
под которой тень человека достоверней его самого.
Слухом сердца слышу оглушительный
гул твоей тишины. Глазами сердца подолгу
гляжу в твоё ночное лицо, лишённое черт.
Ты ширишься,
как раковая опухоль, под сердцем моей страны.
Но тебя нельзя удалить, не вырезав вместе и душу.