При чем тут отцовские руки? Да ни при чем, просто у этого молодого человека были очень красивые руки, и они мне тоже понравились, как в детстве нравились совсем другие руки – моего отца. Даже сердце занялось на полсекунды. А у этого, наверное, пальцы пахли дешевым одеколоном, в лучшем случае.
И вообще, он был похож на венского подонка, кокаиниста и урнинга, какие во множестве шлялись по здешним переулкам. Особенно черные усы. Черные плебейско-негодяйские усики, как у Шарло из комических фильмов. Впрочем, он мог быть и художником. Хотя художник, подонок – какая разница…
– Что вы на меня глядите так? – прервал он молчание.
– Этот столик занят, – сказал я.
Он молчал.
– Столик занят, – повторил я.
– Простите? – сказал он.
– Вы понимаете по-немецки? – спросил я. Разговор велся по-немецки, разумеется.
– Понимаю, – сказал он после паузы. – Понимаю также, что немецкий язык для вас неродной. Вы иностранец? Турист? Эмигрант?
– Какое это имеет значение? – возмутился я. – Я нахожусь в Вене на законных основаниях.
– Никакого, совершенно никакого значения, – успокоительно сказал он. – Если у вас есть паспорт, то все в порядке. У нас правовое государство.
– Вы собрались проверять у меня паспорт? Тогда прежде предъявите удостоверение полицейского агента.
– Я пошутил! – сказал он. – Простите, если слишком резко. Иностранцы бывают излишне чувствительны к нашим безобидным, но грубоватым шуткам. – Он голосом подчеркнул слова «иностранцы» и «наши». – Но вы меня извиняете? Скажите, скажите, – напирал он, – вы меня извиняете?
– Извиняю, разумеется, – я пожал плечами.
– Отлично, – сказал он. – Итак, что вам угодно?
– Нет, это вам что угодно?! – возмутился я.
– Не понимаю ни хрена собачьего, – сказал он на отвратительном венском диалекте, внезапно, только эти слова.
– Это мой столик.
– У вас есть собственность на столики в этом кафе? – усмехнулся он.
– При чем тут собственность? Вы же видите – здесь лежит газета, спички и табак. Ясно, что кто-то уже сидит за этим столиком. Маленькому ребенку ясно, тупому мужику-крестьянину ясно! – я почему-то стал распаляться. – Любому ясно, что столик занят! – я перевел дыхание, постарался успокоиться, ввести себя в рамки, хотя мне это трудно далось, обычно меня выводят из себя вот такие мелочи и вот такое непробиваемое хамство.