Папа спустился вниз. Мы за ним. Папа вытащил из машины буксировочную веревку и сообщил нам, что, уходя на концерт, он, кажется, не закрыл в зале нашей многострадальной квартиры форточку.
И, осмотрев нашу немногочисленную семью, добавил:
– В эту форточку можно влезть.
Шарлотка тут же убежала писать.
Мама сказала, что ей некогда, – надо срочно довязать шарф.
Люся, как самая глупая, радостно захлопала в ладоши.
– Я пролезу! Я пролезу!
У меня вдруг неожиданно заболели зубы. И, что удивительно, безо всякой симфонический музыки.
Папа щелкнул Люську по носу и сказал, взяв уже меня за подбородок:
– Полезешь ты!
Он дал мне вместо страховочного пояса свой брючный ремень, и я полез с папой на крышу.
Мама с Люсей остались внизу. Они должны были направлять мой спуск на буксировочном тросе с крыши прямо в чрево открытой форточки.
Папа взял на себя роль лебедки.
Он привязал буксировочный трос к своему брючному ремню, который был уже на мне, и стал потихоньку спускать меня вниз.
У меня ныли зубы. Мысленно я уже прощался с Розой, Люсей, мамой и Шарлоткой.
Я даже перед тем, как лезть на крышу, отдал Люське два рубля – мою заначку, маме, сняв с ноги, дырявый носок, а Шарлотке конфетку-барбариску, завалявшуюся у меня в кармане брюк.
Фотографию Розы я оставил себе, решив, что если мне суждено будет погибнуть, то пусть это случится вместе с фото любимой девушки.
Хорошо, что квартира наша находилась на четвертом этаже пятиэтажного дома, и поэтому спускаться мне надо было не так много.
Папа шагами вымерил, где должна находиться форточка, и я поехал вниз.
Висеть на веревке на высоте пятого этажа, привязанным пусть даже за родительский ремень, скажу вам, не совсем удобно.
Ремень так перетянул меня, что я вот-вот мог переломиться пополам.
Снизу мама кричала:
– Левее!
Люся:
– Правее!
Шарлотка тоже что-то советовала, тявкая без передыха.
Отец от этих советов раскачивал меня из стороны в сторону, как две сардельки на веревочке. Мне даже сначала понравилось: словно на качелях – туда-сюда, туда-сюда.
Но вдруг я почувствовал, что брючный ремень стал потихоньку потрескивать.
«Ага, – подумал я, – ремень папашин слабоват».
На всем этаже открытая форточка была только одна, но она находилась гораздо левее меня.
Я стал кричать отцу: «Левее!» Он стал сносить меня правее.
Наконец я сообразил, что я вишу лицом к отцу, а раз так, то где у меня лево, там у него право, и наоборот.