– Ну что, ну как? Что, неужели пять?! – они своим ушам еще не веря. – Да ну, не может!.. Может, хоть четверка? – уговаривают. – Ты такое нес! Ну, ахинею! Холоденин – полный идиот!.. А ну, покажь!
Зачетку показать.
И действительно, поверить в это трудно!
Даю зачетку, лишний раз блеснуть – не жалко мне! И тишина – как будто я оглох. Тишина такая, что куда же делось оживление? А после – хохот дикий, запредельный. Что такое? Я выхватываю – мама! В зачетке вместо оговоренной пятерки он – не погнушался единицей! Он – цифрой – выписал мне кол, такой кошмар! Но и это еще не было пределом. Чтоб, не дай бог, я кол не переправил на четверку, рядом в скобках Холоденин уточнил, что кол осиновый, в чем и расписался, так размашисто.
Боже! Пусть и с закрытыми глазами… он! ВСЕ!! СЛЫШАЛ!!! С его стороны это был высший пилотаж. Если хотите, мертвая петля. Затянутая на моей несчастной шее…
Я чуть не повредился: «кол осиновый»! Эх, старик, да не такой ты Холоденин, как мы думали!
А экзамен я пересдавал четыре раза…
По легкомыслию беды не ждет никто.
Вот так и мы.
Хотя у нас звонок вполне исправный, к нам в дверь – загрохотали кулаком!
Бабка:
– Кто там?
– Открывайте, это почта!
Бабка почтальоншу не узнала. В смысле то, что это Тоня, – это да. Антонина, милая такая, доставляла бабке пенсию домой, бабка ее чаем угощала. Здесь же Тоню будто подменили. Ни «здрасьте!», ничего, а очень сухо протянула, как повестку в суд:
– Распишитесь, за уведомление!
Бабка черканула свой каракуль.
Тоня попыталась выйти молча, но не сдержалась, поделившись накипевшим:
– Нет вам веры! – и что-то: – Вот на что вы променяли нашу Родину! – а напоследок, окатив нас всех презрением, дверью хлопнула – ну просто оглушительно!
Мама побледнела:
– Началось, – в смысле, что и нас не миновало. – Вот и к нам пришла Америка, домой!
Щас эта помощь – как гуманитарная. И тех, кто от нее бы отказался… Как раз напротив, все: давай-давай!
Но у советских собственная гордость: в 70-е, когда из-за границы людям шли посылки, где в основном была одежда, а у нас в продаже было пусто… Так они метались, как затравленные, между «взять» или «опомниться», и в результате – с гневом отвергали. И еще давали интервью, мол, просим оградить от провокаций. Мол, охмуряют нас, коварные враги!
Хотя, казалось: ну не хочешь – не бери! Порви уведомление… Так нет же, они еще публично отрекались! Выпираясь на экраны телевизоров, на потеху обывателю Донецка. Такие по-домашнему нелепые и такие жалкие, ну просто! С глазами, полными недетского кошмара, на своих трясущихся ногах. Опять же, запинаясь и бледнея, с просьбой защитить их от посылки, они бросали присланные вещи к подножию студийных телекамер, как фашистские штандарты – к Мавзолею, мол, мы выше этих западных подачек, нас не купишь!