– Мушчы-и-и… – возня, сопенье, потасовка, колотнэча…
Скосил глаза, насколько позволяли, вижу: там внизу… Я сразу понял, что не я один мушчына. И точно! То однозначно был уже не я. И на ее: «Муш… Муш… чына! Ах! Не надо!..» – какой-то голос, в правоте уверен на все сто, увещевает буднично устало:
– Это мой долг, ну что ж вы это самое…
Вот так поворот сибирских рек в одном отсеке! Глаза привыкли к темноте – и что я вижу?! Другой мужчина, незнакомый мне заранее, у попутчицы чего-то домогается:
– Это мой долг!
А она забилась, заметалась, затрепетала вся, сердечная. Но силы оказались не равны, и он цепко зафиксировал ее.
– Какой долг, мушчына, вы чего?!
– Профессиональный, не мешайте.
– А-а-а…
Гинеколог, что ли? Нет, конечно! Здесь Казачья Лопань. Здесь таможня! И так спокойно, с достоинством, но и с не меньшим рвением он таки ей туда, ну, в эти самые… А она уже хрипит:
– Мушчы-ы-ы! – и тишина.
По вагону ходят храпы: «Хр-б-б!..»
Он на хрип ее не реагирует, она уже сказала свое слово. Тут я вижу (с темнотой мои глаза уже на «ты»): он оттуда извлекает вот такую упругую пачку – он так пальцем пробежал-прошелестел – и громогласно объявляет ей диагноз, как будто в назидание потомству:
– Так, одной пачкой 10 (десять) 000 (тысяч) долларов валюты!
Глаз наметан, и, скорее, не ошибся. Я обмер: это ж надо?! Чтоб так вычислить!
И тут все, кто делал вид, что они спят, враз очнулись – весь плацкартный № 8 – как будто только этого и ждали и так слаженно и изумленно выдохнули:
– Ах!
Еще б не «ах!»: одной пачкой целых десять тысяч!
Она, конечно, тут же сникла, что попалась. И он не преминул:
– Пройдемте в тамбур! – пригласил ее на выход. Но поначалу та никак не приглашалась:
– Никуда идти я не пройду!
Но силой закона… Нет, не волок, но очень настоятельно. А эти все опять храпели, как один, или притворялись, что храпели – наши люди, что еще сказать? Поплелась за ним, как обреченная. Кто еще не знает: выводят в тамбур, чтобы дожимать.
Что они там выясняли, – мне неведомо. Вероятнее всего, контрабанду ту они по-братски… То есть, она все ему, как брату, отдала. Вернулась убитой, вся опухшая от слез. На вялых и безжизненных ногах. Упала, опустошенная в прямом и переносном, на рундук. Слезы кончились. Сидит, и ни «мушчына», ничего уже, а только, доходя, так тихонько подвывает: «И-и-и…» – осиротевши на большую сумму денег.