***
Дойдя до конца заасфальтированной дорожки, я ступил на мелкий гравий среза к электричке. Залитый солнцем парк остался позади, и по моему телу скользнула холодная тень эстакады. Я глубоко вздохнул, позволяя зрачкам расшириться, позволяя ознобу вскарабкаться прямо к сердцу; казалось, будто птицы замолкли, как и шум проезжавших над головой машин; будто всё на секунду исказилось и, пока я не заметил никаких отличий, тут же вернулось на своё место. Идущая впереди семья не сбавляла шаг, и это немного успокоило меня. В ту же секунду их дочь показала рукой куда-то в сторону, и мать торопливо потащила её вперёд, буквально отворачивая её голову от одной из колонн. Они ускорили шаг, оставляя далеко позади скрытую от меня проблему.
В руках защипало; пытаясь на них не смотреть, я растёр их в попытке прогнать фантомную боль; когда же я всё-таки опустил на них взгляд, они снова были покрыты толстым слоем запёкшейся крови.
– Пора за работу, – прошуршал Урча мне на ухо, аккуратно слизав с его мочки запёкшийся струп, – Мы ведь не можем оставить его умирать в одиночестве, верно?
– Пора за работу, – едва слышно выдохнул я в ответ, сжимая и разжимая пальцы, – Покажешь, где он?
– Конечно, – ответил Урча и, скользнув вниз по моей руке, приземлился на гравий и пополз куда-то за колонны, оставляя за собой неглубокую бороздку.
Я немного попрыгал и помахал руками, чтобы подготовиться; услышав эту мысль, Урча выглянул из-за бетонной колонны прямо под полотном дороги и, укорительно посмотрев на меня, кивнул куда-то к земле. Я судорожно кивнул в ответ и, вздохнув и сжав руки в кулак в последний раз, твёрдой походкой зашагал к умиравшему.
Пожилой мужчина опирался спиной о грязный, серый бетон. Его ноги были протянуты, а руки брошены по бокам – весь он скорее напоминал брошенную куклу, нежели живого человека. Он тяжело, но мелко дышал; его бледное лицо хватало ртом затхлый, влажный воздух, а глаза бегали по кишкам дорожной эстакады. В конце концов рассеянные, потерянные глаза мужчины сфокусировались на мне, и я сумел увидеть в них своё отражение – всего лишь кровавое пятно на бельме умиравшего глаза.
Когда я присел перед ним на корточки, он было задвигал руками, зашевелил губами в попытке попросить меня о помощи, но, ощутив мои покрытые засохшей кровью пальцы на своей шее, перестал сопротивляться. Я улыбнулся ему, исказив гранатовую спираль своего лица новым завитком, и взял его руки в свои.