Это заставило его опомниться: гордый, властный, суетный человек упал на колени рядом с кроватью и, взяв руку епископа в свои, начал горячо молиться о прощении своих грехов.
Он все еще прижимался лицом к простыням, когда дверь тихо отворилась и в комнату бесшумно вошел мистер Хардинг – он дежурил у постели больного почти столь же постоянно, как и архидьякон. В первую минуту мистер Хардинг хотел было опуститься на колени рядом со своим зятем, но раздумал, опасаясь, что архидьякон от неожиданности может вздрогнуть и потревожить умирающего. Впрочем, доктор Грантли его тотчас заметил и встал. Мистер Хардинг ласково пожал ему обе руки. Они вдруг стали ближе друг другу, чем когда-либо были прежде, а дальнейшие события во многом способствовали сохранению этой близости. У обоих по щекам текли слезы.
– Да благословит вас бог, мои милые, – слабым голосом сказал проснувшийся епископ. – Да благословит вас бог, милые дети…
И он умер.
В горле у него не раздался мучительный хрип – смерть пришла незаметно, только нижняя челюсть чуть-чуть отвисла да глаза не сомкнулись, как прежде, в тихом сне. Мистер Хардинг и доктор Грантли не сразу поняли, что дух покинул тело, хотя эта мысль пришла в голову им обоим.
– Кажется, все кончено, – сказал мистер Хардинг, не выпуская руки архидьякона. – Думаю… надеюсь, что это так.
– Я позвоню, – шепотом ответил тот. – Надо позвать миссис Филлипс.
Сиделка миссис Филлипс вошла в спальню и тут же опытной рукой закрыла стекленеющие глаза.
– Все кончено, миссис Филлипс? – спросил мистер Хардинг.
– Милорд отошел, – ответила сиделка, торжественно склонив голову. – Его преосвященство упокоились, как младенчик.
– Надо радоваться этому, архидьякон, – сказал мистер Хардинг. – Да, да. Такой превосходный, такой добрый человек! Будет ли нам ниспослана столь же мирная и спокойная кончина?
– Вот-вот, – вставила сиделка. – Да будет воля божья, а такого кроткого, смиренного христианина, как его преосвященство… – И она с непритворной грустью утерла глаза белым передником.
– Не надо печалиться, – сказал мистер Хардинг, все еще утешая своего друга. Однако мысли архидьякона уже перенеслись из обители смерти в кабинет премьер-министра. Он молился о продлении жизни своего отца, но раз эта жизнь оборвалась, терять драгоценные минуты было незачем. Какой смысл размышлять о смерти епископа, какой смысл предаваться бесполезным сетованиям, быть может, утрачивая из-за этого все?