«Извините», – обращаюсь я к нему, но самое важное так и не успеваю спросить, так как, бросив на бегу «Ничего не знаю», он уже исчезает за следующим поворотом.
Вечером я сижу с несколькими немцами в фойе гостиницы. Беседа вращается исключительно вокруг русского наступления на «крепость Германию» и вокруг все еще сохраняющейся непосредственной угрозы столице рейха. В разговоре сквозит озабоченность: отдельные слова и интонации звучат как конвульсии крайне напряженных нервов. Среди моих собеседников есть хорошие знатоки России – некогда они сумели поставить русскую экономику на службу германской военной машине.
«Наступление большевиков ужасно, согласен, – заявляет один из них. – Но будьте уверены, в подходящий момент мы исправим положение, раньше это нам всегда удавалось».
На лацкане его пиджака поблескивает партийный значок, поэтому он говорит «большевики» и согласно предписанию старается быть оптимистом.
Остальные отличаются меньшим оптимизмом, они не носят значок нацистской партии, и у них есть все основания в осторожных выражениях формулировать свои взгляды и опасения.
«Я ничего больше не понимаю, – разочарованно говорит довольно упитанный господин, предлагая мне крымскую сигарету. – Ведь победа была у нас уже в кармане, видимо, кто-то оказался несостоятельным и не справился с поставленной задачей».
Бывший служащий с некоторых пор уже не исполняющей свои обязанности администрации в Ченстохове достает целую пачку эстонских сигарет и заявляет с явной иронией в голосе: «В 1941 году наша пропаганда окончательно похоронила русскую армию, посчитав, что та не способна оказывать достойное сопротивление нашим войскам: сегодня красноармейцы ведут наступление на сердце Германии. Но самое лучшее в мире министерство пропаганды может позволить себе попасть пальцем в небо, не так ли?»
Повернувшись к соотечественнику со свастикой в петлице, он смотрит на него почти с вызовом. Позже, когда член нацистской партии удаляется в свою комнату, разговор становится более свободным: никто уже не старается тщательно подбирать выражения и прибегать к иносказанию. Мои собеседники не считают больше нужным скрывать свою озабоченность и глубокий пессимизм.
«Мы обязаны их остановить, хоть где-нибудь! – патетически восклицает кто-то, но тут же растерянно добавляет: – Но как это сделать, я тоже не знаю!»