«Шеф» [Гитлер], беседовал с офицерами и солдатами, разговаривал с их женами и матерями. Его все еще окружала аура великой личности. И часто ему удавалось всего лишь несколькими словами снова подбодрить уже совсем отчаявшихся людей».
Во время своей последней поездки на фронт он посещает CI (101-й) корпус 9-й армии.
«Было объявлено о визите Гитлера. Собрались офицеры штабов армии, корпуса, дивизии и офицеры полков, вместе с ними ждал и командующий армией, генерал пехоты Буссе. Подъехала небольшая колонна из нескольких автомобилей. Из одного из них, сильно сутулясь и опираясь на трость, с трудом выбрался Гитлер. Сразу бросилось в глаза, как же сильно он постарел за последнее время. От неожиданности у нас перехватило дыхание. Неожиданным был сам визит, неожиданным оказался и его внешний вид. Никто не ожидал ничего подобного, в особенности что касалось его внешнего вида. Неужели это был тот же самый человек, которого мы когда-то давным-давно, еще до 20 июля, встречали и видели? Несмотря на безупречность строя замерших по команде «смирно» офицеров, по рядам собравшихся вполне ощутимо пронеслись испуг и сочувствие. Все собравшиеся здесь офицеры хорошо знали свое дело. Благодаря своему богатому боевому опыту, испытаниям, пережитым на Восточном фронте, и школе суровой профессии они уже давно лишились иллюзий. Они ощущали на своих плечах груз ответственности или же были настроены скептически. Они ощущали в душе противоречивые чувства недоверия и веры. <…>
Потом заговорил Гитлер. Он стоял, ссутулившись, подавшись вперед, придерживая здоровой рукой другую, свисавшую плетью. Но его поведение, его слова, его взгляд были ясными, взвешенными, пронизанными мудростью и симпатией, которые, казалось, уже вышли за рамки личной ограниченности. Никто из нас никогда не видел этого человека таким, никогда не слышал, чтобы он говорил так, как сегодня: спокойно, выдержанно, как человек, который руководит своими друзьями, уже давно выходя за границы своего материального бытия. <…>
Мы чувствовали огромную угрозу предстоящего для всего и для самого последнего, что мы должны были защитить. И мы знали также, что это было неизбежно и что речь шла о действительно самом последнем, ни больше и ни меньше. Мы знали, что то оружие, которое мы сейчас держали в руках, и те боеприпасы, которые мы получили, действительно были самыми последними из того, что имелось. Мы прекрасно понимали, что этого было совершенно недостаточно по сравнению с тем, чем располагал противник как в отношении живой силы, так и техники. Между нами и решающим часом не было ничего, что могло бы его отсрочить, – несколько дней, капризная закономерность весны, которая вернет небольшую реку Одер в ее привычные берега и тем самым откроет шлюзы судьбы. <…>