Часам к четырем в лазарет принесли совмещенные обед и ужин – горячую полужидкую кашу из пшена, которое не было отделено от примесей, как это обычно делают домашние хозяйки. В каше попадались даже частички мышиного кала. Но все равно это была для нас отличная пища. Врач разрешил мне съесть не более пяти ложек каши. Однако до принятия пищи пришлось выпить стакан с раствором марганцовки и съесть немного размолотого древесного угля. Благодаря ежевечернему приему хинина ночные ознобы уменьшились.
Лейтенант-танкист из офицерского блока сумел навестить меня лишь один раз, так как вскоре всех обитателей этого отделения увезли дальше на запад. Лагерь постепенно, но медленно освобождался от пленных.
В третьей декаде июня меня «выписали» из лазарета. В тот же офицерский блок – отделение для бывшего командного состава, откуда я уходил, привел меня, сильно ослабшего и ставшего, как выражались пленные, полным доходягой, санитар, оставив мне для завтрака на следующий день кусок сваренной с борщом конины. С собой я захватил котелок с кипяченой водой. Врач дал мне еще пакетики с марганцовкой, молотым древесным углем и хинином для самолечения.
На этот раз в офицерском блоке людей было очень мало, ни одного знакомого лица не оказалось. Я вышел из конюшни и стал наблюдать, что же творится за лагерной оградой, сделанной из колючей проволоки. Вдоль ограды лагеря, скучая, прохаживались между сторожевыми вышками часовые с автоматами. Вдруг в степи раздались одиночные автоматные выстрелы, и я увидел, как двое немецких солдат погнались по траве за какими-то серыми зверьками. Одного, раненного и дико кричавшего, они поймали. Зверек оказался сурком. Охотники и часовые некоторое время полюбовались трофеем и закинули его на территорию лагеря. Несколько расторопных пленных тут же схватили сурка и потащили к костру. Счастливые обладатели этого дармового мяса зажарили его, распространяя вокруг щемящий запах горящего жира. Некоторые пленные шли за теми, кому досталась порция мяса, и униженно и тщетно просили поделиться с ними.
Пока все это происходило, я заметил одного капитана уже в годах, у которого на ногах были зеленые брезентовые «комсоставские», как их тогда называли, летние сапоги. Хотя они были достаточно ношенные, мне эта обувь очень понравилась и видом, и легкостью, и тем, что их вполне можно было носить без носков и портянок, которых у меня не было. Кроме того, они придавали бы мне вид более соответствующий внешности лейтенанта. По этим соображениям я предложил капитану поменяться обувью, и он моментально согласился, сказав, что для грядущих холодов ботинки очень пригодятся. Я опять подумал, что вот люди смотрят далеко вперед, а я нет.