Запомнилось выступление какого-то Михаила Названова, которого
конферансье объявил артистом Московского художественного театра.
Названов весьма экспрессивно прочитал монолог Иванова из
одноименного произведения Чехова. Символично звучали строки:
«Нехороший, жалкий и ничтожный я человек. Надо быть тоже жалким,
истасканным, испитым, как Паша, чтобы ещё любить меня и уважать.
Как я себя презираю, боже мой! Как глубоко ненавижу я свой голос,
свои шаги, свои руки, эту одежду, свои мысли. Ну, не смешно ли, не
обидно ли? Ещё года нет, как был здоров и силен, был бодр,
неутомим, горяч, работал этими самыми руками, говорил так, что
трогал до слез даже невежд, умел плакать, когда видел горе,
возмущался, когда встречал зло. Я знал, что такое вдохновение, знал
прелесть и поэзию тихих ночей, когда от зари до зари сидишь за
рабочим столом или тешишь свой ум мечтами. Я веровал, в будущее
глядел, как в глаза родной матери... А теперь — о боже мой! —
утомился, не верю, в безделье провожу дни и ночи. Не слушаются ни
мозг, ни руки, ни ноги. Имение идет прахом, леса трещат под
топором…»
Да уж, и впрямь «леса трещат под топором», учитывая, как
вырубается вокруг вековая тайга, чтобы пустить человека к своим
несметным залежам. А в целом концерт мне понравился. Не намного
хуже, чем было на мероприятии в Одессе с моим участием. К тому же
хоть какая-то отдушина в серых лагерных буднях, если не считать
моих бесед в столярном цеху. Все-таки отец Илларион оказался на
редкость интересным и начитанным человеком.
— Откуда я знаком с трудами Толстого, Достоевского и прочих
классиков русской литературы? — переспросил он как-то меня во время
очередного диалога, который всё же скорее можно отнести к монологу,
потому что я ограничивался редкими и короткими вопросами. — У нас
при монастыре была библиотека, в которой, как это ни странно
звучит, имелись и светские сочинения. Настоятель, в общем-то,
придерживался прогрессивных взглядов, возможно, что они появились
там с его ведома, но я обнаружил эти книги в самом глухом углу,
причем в почти новом виде. Ещё удивился: как это, отреченный от
церкви Толстой - да в монастырской библиотеке! Читал украдкой,
закрываясь в библиотеке на несколько часов, порой и про пищу
телесную забывая, и только на службу успевая бегать. По мне, так в
Достоевском больше бесов, чем в каком другом писателе. Недаром и
роман у него есть под названием «Бесы», хотя там всё подается в
несколько иносказательной форме.