— А что ж, не откажусь. Премного благодарен за вашу заботу. Я у
вас тут, получается, и сам словно постоялец, вечер да ночь
провел.
— Вот кабы все были такие постояльцы – и слава Богу!
— И ещё платили бы, — усмехнулся я.
— Дык жить-то надо, куды ж деваться, на пенсию, что артель
платит, разве ж проживешь?!
— А что за артель?
— Дык я ж тридцать лет, почитай, на «трехгорке» проработала, они
и платят из фонда.
— На «Трехгорной мануфактуре»?
— На ей самой, будь она неладна.
— А что так?
— Дык сама там всё здоровье оставила, ещё и мужа моего, Степана
Лексеича, мануфактура эта в 21-м забрала: попал в ситценабивной
станок, когда уж вытащили – одни кровавые ошметки.
Тут Клавдия Ивановна снова со вздохом перекрестилась, теперь уже
на черно-белую фотографию в рамке, на которой была изображена она
же в возрасте лет тридцати, с платочком на голове, рядом с усатым
мужиком картузе, выглядевшем куда старше.
— Мы ж с ним оба с Псковской губернии. Приехали в Москву аккурат
к войне с японцами, да и устроились на мануфактуру. Подвальчик вот
себе заработали на пару комнатушек. Детей двоих родили, сына с
дочкой, ну энто ещё до революции, они уж разлетелись. Дочь за
военного вышла, они на Дальнем Востоке сейчас, а сын помер, под
поезд попал, царствие ему небесное, Володеньке моему.
Опять перекрестилась, теперь уже на общее фото, где были
изображены все члены семьи. — Чивой-то я разговорилась, пойду
кашу готовить.
Оставшись один, я, с оглядкой на дверной проем, принялся рыться
в вещах постояльца. Так, опасная бритва – вещь полезная. Обмылок
дегтярного мыла в плотной бумаге – тоже сгодится. Это всё вместе
вкупе с удостоверением личности втиснулось в планшет, который я
вместе с формой и оружием позаимствовал у Шляхмана. И кое-какая
одежонка имеется. Причем, что приятно, на вид вроде бы мой размер.
Натянул на гимнастерку пиджак… Слегка маловат, но без гимнастерки,
думается, будет свободнее. Снял, отложил в сторону. Вот и сорочка,
большой отложной по моде воротник относительно чистый – откладываем
к пиджаку. Брюки… Приложил к себе – коротковаты, по щиколотку, а на
дворе не 60-е, стиляг ещё нет, тут мужики, как я заметил ещё по
прибытии в прошлое, форсят в просторных штанах.
— Ой, чивой-то вы делаете?
Старушка как-то гармонично перескакивала с «вы» на «ты» и
обратно. Сейчас, стоя в дверях, она с любопытством наблюдала за
моими действиями.