. С Копейкиным, как говорилось выше, познакомился он в салоне, после чего хорошо сдружился и стал часто звать к себе. Валерьян Аполлинариевич, говоря откровенно, стал ему роднее брата.
– Какой свежий, приятный воздух! – восхищался Копейкин, вглядываясь в уходящую за горизонт улицу.
Зарецкий засмеялся и высыпал догоревший табак из трубки.
– Постой, постой, братец, – начал он, – ты говоришь мне о чистоте воздуха, хотя сам при этом куришь! Ты смешон, право.
– Ничего-то ты не понимаешь.
– А чего же тут понимать, позволь поинтересоваться? Воздух, он везде воздух…
– Нет, тут ты не прав, Лев Аркадич, – выдыхая очередной клуб дыма, возразил Копейкин. – Воздух сейчас особенный! Погляди; третьего дня дождь прошел, проливной, сильный, а теперь, когда день выдался солнечным и теплым, вся накопившаяся влага наполнила воздух. Чувствуешь, как свежо? Побольше бы таких дней…
– Ничего, – прервал с улыбкой Зарецкий, – Июнь всегда дождлив, насладишься еще.
Услышав шаги, доносившиеся за пределами комнаты, они спрятали трубки и возвратились с балкона. Через секунду вошла мать Льва Аркадьевича.
– Почему опять пахнет табаком? – недовольно спросила она.
Копейкин молча отряхнул сюртук.
– Валерьян Аполлинариевич, вы опять курили? Вы же знаете, как это вредно для моего сына! Прошу…
Зарецкий раскашлялся.
– Вот, – возмущенно протянула мать, – его загубит это дело. А уж об вас я и говорить не стану. Прошу, бросайте это занятие.
– Ступайте, госпожа Зарецкая, ступайте, – ровным, спокойным, как и всегда, голосом произнес Копейкин. – Я постараюсь исправить это; обещаю вам.
– Не желаете ли покушать с нами? – спросила она, немного погодя.
– Нет, нет, благодарствуйте; кажется, Лев Аркадич вовсе не голоден, а я, изволите видеть, кушаю только с ним.
Смутившись, мать вышла, затворив дверь.
Копейкин осторожно присел в кресла и закинул ноги на пуфик. Все его тело расслабилось и приготовилось к продолжительному отдыху, но взгляд, однако ж, оставался напряженным и задумчивым. Он не сводил глаз с Зарецкого; а тот, в свою очередь, впадал в дремоту. Комнатка, довольно маленькая и неприглядная, постепенно темнела, и силуэты сливались воедино. Наступал поздний вечер.
Подойдя к уснувшему Льву Аркадьевичу, Валерьян спросил: «У тебя остались спички?» На что тот, изрядно порыскав по карманам своих полосатых брюк, выкинул полупустой коробок. Через полминуты сверкнула сера, и от нее неохотно зажглась толстая восковая свеча, прилипшая к блюдцу. «Стой! – лениво и неразборчиво возразил Зарецкий, не открывая глаз. – Ты мне стол зальешь». Копейкин улыбнулся своими пухлыми губами, выглядывающими из-под густых черных усов, и вполголоса ответил: «Ничего, ототрешь; воск штука неплохая, природная». От единственной в этой комнате свечи светло, конечно же, не стало, только лишь страшные тени заиграли на стенах.