– А что же до религии? – перебила его Наташа.
– Тут доходчиво объяснял Фейербах: «Религия – это бессознательное самопознание человека». Или лучше вот: «Сперва человек создает, – замечу, бессознательно, – по своему образу Бога, а затем, – говорил он, – уже этот Бог сознательно создает по своему образу человека». Он называл веру в богов – фантазией человека, неотъемлемой частью мысленного самоудовлетворения, скажем так.
– Какие все страшные вещи вы говорите, – робко произнесла Наталья Константиновна, пододвинувшись, к Зарецкому ближе. – Скажите, неужели и вы так же думаете? Неужели вы тоже считаете религию фантазией?
– Скажу вам откровенно, – улыбнувшись, возразил Зарецкий, – я так не считаю. Не есть правильно опровергать то, чего мы знать наверняка не можем. Мы не должны утверждать, что – да, а что – нет, основываясь на теориях…
– Как вы точно сказали! Очень умно, Лев Аркадич. А я, простите мне нескромность, все считала вас мальчишкой, думающем о каких-нибудь…
– Глупостях? – сказал, широко улыбнувшись, Зарецкий. – Нет, я, знаете ли, бросил это…
Наташа тихонько посмеялась и покраснела от неловкости.
Дальше их разговор перешел в более простое русло: больше не было слышно ни цитат, ни идей, ни воззрений. Они пробыли на озере где-то час-полтора и, наконец, вернулись к берегу. Зарецкий оттащил лодку обратно в кусты и, взяв за руку Наталью Константиновну, пошел с ней по лесу.
Он шел не торопясь, вглядываясь в окружающие пейзажи, и говорил как никогда легко. Он пылал душой, ведь ему наконец удалось удачно высказаться перед дорогим человеком. А Наташа шла, погруженная в его незатейливые речи, и пыталась уловить что-то большее. Теперь она видела его другим человеком: умным, образованным и, конечно же, взрослым; человеком, которому можно было бы раскрыть свою душу.
Наташа почувствовала теплоту, исходившую от близости с Зарецким, но не приняла ее окончательно. Да, он определенно стал ей нравиться, но не так, чтобы можно было переступить через принципы. Любовь и влюбленность казались ей чем-то нехорошим, чем-то лишним, мешающим жить.
День подошел к концу. На лес и деревни опустились холодные, волнующие душу, сумерки. Небо от горизонта и до самого зенита покрылось черными от наступающей ночи и красными от заходящего солнца оттенками. Свежая листва, отливающаяся зелено-золотым цветом, зашумела под дуновением прохладного вечернего ветра. Заскрипели сухими сучьями старые деревья, и где-то над заросшей речушкой заплакала несчастная ива.