Таку колотила злость. Он не мог поверить, что такое правда
издают, но в те годы в газету мог пролезть кто угодно, и это у
такого типа легко получилось. Такие журналисты, как этот, бывают. У
них нет совести, им плевать на то, чьи жизни они рушат и кого
мучают. Им важна только собственная выгода и повышение, а не то,
сколько людей пострадало от их действий. Такие, как он, быстро
взлетают по карьерной лестнице, но также быстро с нее падают, и
редко, кто мог удержаться.
- Отец пытался подать в суд за клевету, но у этого урода
оказались хорошие связи… Как раз из тех людей, кто в свое время
завидовал талантам и успехам мамы. Они помогли ему отмазаться.
Карас молчал.
Он перестал играть и выглядел весьма мрачно.
Таке приходилось столько времени терпеть все эти унижения. Его
мама была добрейшим человеком, но ложь, которую распространили те
уроды, отвернула от нее многих людей. Така старался забыться в
спорте, но вскоре повредил колено и уже не мог играть в футбол. В
младшей школе еще было нормально, его многие знали, и были друзья.
Затем отец переехал в другой район, и Така пошел в незнакомую ему
среднюю школу. А там уже никто его не знал, и он быстро стал
объектом для насмешек и издевательств.
- Ха-ха-ха! Сын сумасшедшей!
- Сам, небось, тоже больной!
- Сын психопатки!
Дети могут быть невероятно жестокими. Еще более жестокими, чем
взрослые…
- Что ты с ним сделал?
Така усмехнулся.
Он гордился проделанной работой.
Он долго практиковался на других людях в гипнозе, он долго
продумывал свой план, и его исполнение заняло у него немало
времени.
- Я нашел его, когда он был на пике своей популярности и удачи,
- улыбнулся Така. – Он жил счастливо, был знаменит и успешен.
Идеальное время, чтобы пасть в пучину отчаяния, - небольшая пауза.
– Я посадил его в сумасшедший дом и внушил всем врачам, что он
буйный псих… Подделал документы и провернул очень сложную работу.
Подготовка у меня три месяца заняла. Я загипнотизировал всех
специалистов там, убедив их, что этот человек только кажется
нормальным, но на самом деле он больной на голову и опасный. Каждый
раз, когда он умолял поверить ему, что он не больной, они сажали
его в одиночную камеру с мягкими стенами и смирительной рубашкой.
Иногда я показывался ему и давал понять, за что он попал сюда,
какая именно ошибка стала для него роковой, а потом стирал ему
память или внушал запрет на разглашение, чтобы он прочувствовал всю
ту боль, что пережил я.