– Дин, а Танька где? Ее что, до сих пор дома нет?
Дина, подхватив покрепче извивающееся Ксенькино тельце, повернулась всем корпусом к мужу, злобно взглянула ему в лицо. Черт, трезвый. Надо же. И не наедешь теперь на него. Ишь, сколько строгости в голосе – Таньку он потерял… А смотрит-то, смотрит на нее как! Будто она и не жена ему, а так, посторонняя тетка…
– Дин, Танька где, спрашиваю? Уже десятый час!
– Не знаю. Придет, куда денется.
– Слушай, я тебя не понимаю… Вот живу с тобой пятнадцать лет и все никак понять не могу! Хотя бы к собственному ребенку интерес материнский у тебя должен проявиться? Нельзя же так жизнь прожить – овощем огородным! Ну ладно – учиться ты не захотела. Это понятно. Не всем дано. Работать тоже не хочешь – воспитание, говоришь, не позволяет. Ну а как мать? Ведь должна же ты была хоть в чем-то состояться, черт тебя подери!
– Слушай, ты чего на меня завелся с полуоборота? Пришел и завелся… Чем это я мать плохая? Мать как мать…
– Ага, мать… У тебя дочь раскраску наводит, как путана, в пятнадцать лет! Я недавно на улице ее увидел – меня чуть кондратий не хватил! Глаза-губы намалеваны так, будто прямым ходом на панель собралась…
– Ну и что? Я тоже в школе вовсю красилась! Не помнишь, что ли? Просто нас гоняли тогда за это, а сейчас им можно… И вообще, сейчас мода такая…
– Ой, да какая мода… Просто тебе глубоко плевать, что из нее вырастет. Не пришла вовремя домой – и ладно, и черт с ней…
– Слушай, кончай, а? Хватит наезжать! Лучше ребенка возьми, у меня уже руки отваливаются! Раз ты такой хороший отец, так и на, возьми, помучайся хоть часок!
С остервенением сунув ему на руки заплакавшую Ксеньку, она плюхнулась в старое, неудобное и жесткое кресло, сердито уставилась в телевизор. Красивая ведущая программы «Время» деловито вещала что-то с экрана, распахнув миру черные умные глаза. Дина ее не слушала. Невыплеснутое раздражение давало о себе знать – колыхалось вязкой жижей где-то внутри, подступало к самому горлу, мутило нервной тошнотой голову. Не выдержав, она резко повернулась к мужу, ласково воркующему на смешном языке с успокоившейся и даже чуть повизгивающей от удовольствия Ксенькой, проговорила тихо и язвительно:
– А позволь мне, плохой жене и плохой матери, овощу огородному, спросить: ты где был так долго?