— Значит, сначала сделаем разрезы здесь и здесь… —
донёсся до меня голос Нестерова.
От реплики доктора меня отвлекло ещё одно обстоятельство: я
начал ощущать холод. Особенно спиной и тем, что пониже, я понял,
что лежу на холодном железном столе. Это открытие, вопреки всей
ужасности, меня обрадовало ничуть не меньше, чем первый удар
сердца.
— Начинаем, — неожиданно отчётливо прозвучал голос
Нестерова.
Но начать они ничего не успели. Потому что спустя секунду
лежание на холодном железе дало о себе знать и я неожиданно
дёрнулся всем телом и… громко чихнул.
Тело вновь стало мне повиноваться. От радости я вскочил как был,
в одной набедренной повязке странного фасона, и вдохнул наконец-то
полной грудью воздух. Как я соскучился по этому сладкому ощущению
вдоха…
В лаборатории стояла полная тишина. Врачи, видимо, были не из
слабонервных. Потому что никто в обморок не упал. Они просто в
оцепенении, не мигая, смотрели на меня.
Тут я вспомнил, что, собственно, со мной собирались сделать, и
наконец дал волю чувствам:
— Ах вы крысы лабораторные! Меня резать!!! Я вам покажу
тесты на мозжечке!
Неожиданно, исключительно по наитию, я подскочил к ближайшей
фигуре в халате и ударил между ног. Совершенно случайно (честное
слово) этой фигурой оказался уже порядком разозливший меня
Нестеров…
* * *
— И не женюсь я никогда, ведь всё ж дороже мне свобода… Чем
эти девичьи уста, что подарила нам природа… — распинался актёр
на сцене.
Эх… как давно я не был в театре. На самом деле первый и
последний раз я был в театре ещё в детстве… кажется, на спектакле
«Кот в сапогах». Помню, что родители меня еле затащили, а потом
весь обратный путь я у них допытывался, зачем убили бедного
людоеда. Это был сильный удар по моей детской психике… Шучу,
конечно, но всё же людоеда было действительно жалко. Как бы там ни
было, а ходить в театр, как оказывается, интересно. Особенно когда
ты можешь видеть всё действие, даже то, что происходит за кулисами.
Видишь, как актёры судорожно бегают от одного выхода к другому и
пытаются не забыть текст, неоднократно бубня его под нос. Иногда
мне даже удавалось услышать весьма чётко их мысли. Правда, мысли
зрителей почему-то услышать не удавалось. Но над этим я совершенно
не задумывался: я просто расслаблялся. Как приятно ощущать своё
бренное, но от этого не менее родное тело: двигать им, ощущать
запахи, осязать. Всё-таки правильно говорят: что имеем — не храним,
потерявши — плачем, но уже, как правило, оказывается слишком
поздно. И как всё-таки хорошо, что для меня ещё ничего не поздно.
Как прекрасна жизнь! После того как я долгое время был с самим
собой наедине, после того как почти умер. Я действительно понял,
как мне повезло, что я одарён таким богатством, как жизнь. Причём в
довольно неплохом теле. Хотя, конечно, надо бы над ним ещё
поработать… но об этом потом.