Спустя десять минут в таверне кипела работа. Двое дюжих парней споро растаскивали обломки, что в сарай – в хозяйстве пригодится, что в поленницу – тоже пускай пользу приносит. Удалившийся в свою комнату Мэхил скрупулезно подсчитывал убытки, перечисляя каждый сломанный предмет мебели, в особенности – дорогую и милую сердцу деревянную стойку из цельного дуба, каждый расколотый кувшин, покореженное блюдо, подпаленную шкуру на стене и все прочие мелочи, впрочем, не пытаясь ничего преувеличить или завысить стоимость. Ребята из тринадцатого департамента мелочиться не станут, заплатят, сколько он скажет, однако и наглеть с ними не стоит. Раз заметят – потом головы не сносить.
От вычислений и подсчетов его оторвал осторожный стук в дверь.
– Хозяин, а с этим чево делать? – В щель между косяком и дверью просунулась сначала лохматая голова, а потом и весь «ходячий шкаф» Кемень. В руках он неуклюже вертел тонкую инкрустированную трость.
Несколько секунд Мэхил силился вспомнить, кто и когда мог ее оставить. Вспомнив, помрачнел.
– В угол поставь.
Когда Кемень вышел, трактирщик попытался вернуться к подсчетам, но подлые цифры не желали складываться и перемножаться. Повозившись с ними еще минут десять, Мэхил плюнул и потянул к себе чистый лист пергамента. Ярлиг с ними, с цифрами, можно и завтра посчитать. А сейчас – составить отчет, пока подробности не выветрились из головы.
Большой зал таверны сегодня почти пустовал. Только двое купцов, собиравшихся отбыть еще днем, но задержавшихся из-за непогоды, мрачно пили эль в углу да трое стражников упоенно резались в кости, поочередно проигрывая друг другу то алебарды, то мечи, то кирасы и шлемы. Впрочем, Мэхил совсем не жалел о таком малом количестве посетителей, и так оставалось всего два свободных стола. Занято, впрочем, было ровно столько же.
Из «купеческого» угла доносилось невнятное бормотание, из которого можно было вычленить многократно повторяющиеся слова: «убыток», «простой», «процентные ставки», «издержки по контракту», «неустойка» и тому подобное, постоянно перемежающиеся гораздо более понятными и эмоциональными ругательствами. Стражники ругались громче и замысловатее, но при том беззлобнее.
Мэхил медленно возил сухой тряпкой по чистой, полированной доске стойки, временами позевывая от скуки. Он уже около часа подумывал, не объявить ли о закрытии таверны и не выдворить ли стражников восвояси, но всякий раз, когда эта мысль укоренялась в мозгу и трактирщик всерьез намеревался намекнуть ребятам, что они засиделись, как из зала летело: «Эй, еще эля и ребрышек!» Мэхил вздыхал, прикрикивал на служанку и наполнял деревянные кружки ароматным пенистым напитком.