Я стал юристконсультантом этого учреждения, сносился с общественными деятелями новообразовавшихся государств, сразу почувствовавших вкус к «еврейскому вопросу»: вчерашние рабы спешили обзавестись собственными рабами.
В возрожденной Польше появился ретивый погромщик Булак-Булахович>20: его идеалом был считавшийся беспримерным Кишиневский погром, к которому, надо отдать справедливость, он приближался быстрыми шагами. Я снесся со своими коллегами – чистокровными поляками – и от них узнал, что Булак-Булахович – правая рука… Савинкова! Вот до чего, подумал я, докатился этот прославленный переворотчик (вспомнилосъ организованное им ярославское восстание!) Я поставил себе задачею собрать против Савинкова доказательный материал – и добиться предания этого погромщика в обличим революционера суду.
Совершенно неожиданно ко мне вскоре явился в Комиссию Савинков. Надо сказать, что наружность его, манера держаться, говорить произвели на меня благоприятное впечатление.
Между нами произошел следующий диалог:
Я. О волке толк, а вот и волк.
Савинков. До меня дошли слухи, что Вы собираете материал против меня. Собирайте, но ничего, кроме сплетен, не добудете. Не может быть погромщиком тот, любимый сын которого рожден еврейкою>21.
Я. Этот довод не убедителен: не мало примеров, что недовольство своей женою-еврейкою пробуждает едва тлеющее антисемитское чувство.
Савинков. Это из области беллетристики, – на досуге ее читаю, но живу и действую не по ней. Я составлю для Вашего сведения записку, но не для самозащиты (я привык к тому, что на меня собак вешают), а только для того, чтобы Вы – защитник моих товарищей по революционной борьбе, не попали в обидный просак.
На этом мы и расстались.
Действительно, через несколько дней мне доставили подписанную Савинковым записку. Она показалась мне мало убедительною: трудно было установить водораздел, отделяющий Савинкова от Булак-Булаховича>22.
Пути-дороги двух «старых приятелей» – Рутенберга и Савинкова – разошлись окончательно. Впрочем, раскол в отношениях наступил у Савинкова не только с палестинцем Рутенбергом. В Париже он переживал едва ли не полную изоляцию – бывшие соратники отвернулись от него, относясь с настороженностью, подозрением и откровенной неприязнью. «Петлюра стоит Савинкова и Савинков – Петлюры», – писал Керенский в статье «Польша Пилсудского» (1920) о бывшем военном комиссаре Временного правительства и человеке недавно ему лично достаточно близком (Керенский 1922b: 105). Отторжение от Савинкова, окончательно завершившееся его неожиданным отречением от антибольшевистской борьбы, началось, в сущности, задолго до московского процесса