Флавиан по праву считался исключительным отцом, и нынешнее состояние сына вызывало у него тревогу. С мягкой улыбкой на лице, сидя прямо напротив Луция, ловил он каждое его слово. Ни одна деталь не оставалась не замеченной. Он видел, как пробежали мурашки по рукам сына, когда тот рассказывал, о выборе раба для казни. Чувствовал как в нем боролись противоречия, кричащие в одно ухо « Трус, слабак» а в другое «Великодушие, справедливость, честь». Становилось понятно, что Луций запутался, что он не понимал, правильно ли поступил. Серьезнейший конфликт раздирал душу ребенка на части. Пытаясь быть взрослым, стараясь походить суровостью на отца, он совсем не знал, что обрекая кого-то на смерть, пускай даже и бесполезного раба, ответственность за это решение, лежит на том, кто его принял. Сейчас он был еще юн, и не мог смотреть на ситуацию под правильным углом. Раб не человек, это верно, однако, он и не овца, идущая на убой. Он что-то среднее, ближе к овце конечно, но все – таки. Каждый, неважно, человек он или животное имеет свое предназначение в этой жизни. Каждый своё, и иногда и не одно. Солдат – воевать, мать – рожать, мясо – быть кормом. Как звери смогут радовать зрителей на арене, если у них не будет практики?? Вот, что следовало объяснить сыну. Удел человеческого мяса – кормить. А этот, тот которого скормил сын, взял всё и испортил. Вместо того, чтобы сопротивляться, отбиваться и брыкаться, покорно сложил голову. Это проще барана к гиенам пустить. Если бы не вкус человечины, то он и вовсе провалил свою миссию. Так мыслил Флавиан, так было заведено в его доме, и так он хотел, чтобы мыслил его сын, будущий наследник.
– Раба втолкнули к гиенам, – продолжал разгорячённо Луций, – но ни одна жила в нем не дрогнула, видно было, что старик страшился их, но не боится смерти. Высоко подняв голову, оставаясь при этом с каменным, надменным лицом, он выказывал презрение мне и всем остальным вокруг. Когда гиены стали рвать его на части, этот старый дед, смотрел на меня своими горящими глазами, в которых читались не мольбы о пощаде, а столько злости и ненависти, что мне стало не по себе. Казалось, что не раба я отдал на пожирание, а римского гражданина, вот как он смотрел на меня. Рабы так не смотрят!!! Будто бы и не заслуживал он такого конца, будто бы я совершил преступление, без вины казнив неповинного. Не могу понять, что со мной, но чувствую, что поступил неправильно, хотя в чем именно, не могу разобраться.