– Так в каком же году
безвременно почил многоуважаемый архимаг Капуций? – вкрадчиво
поинтересовался бывший аспирант, улыбаясь в бороду.
Отлично понимая, что на тройку я уже
наработала, да ниже Алмит и не поставит – слишком свежи в памяти
его собственные мытарства на госэкзамене, я растеряла остатки
страха и, даже не попытавшись вспомнить, нахально предположила:
– В 341 году.
– А почему так
нерадостно? – полюбопытствовал магистр.
– Чему тут радоваться…
– Да уж. В 341 году архимаг был
мертв неполных два столетия, – искренне посочувствовал
магистр.
– Так почил‑то безвременно…
Откуда вы знаете, сколько бы он еще прожил?
Алмит только вздохнул, тоскливо глядя
в окно, перед которым выпускал мохнатые свечи побегов старый
каштан. На улице щебетали птицы, ярко светило солнце, а историю
развития магии Алмит и сам толком не помнил.
Магистр с явным отвращением вернулся
к экзамену.
– Вольха, последний вопрос…
соберись, от него зависит твоя оценка.
Я недоверчиво глянула на
преподавателя, ожидая какого‑нибудь подвоха.
– Итак, вопрос… Что тебе
поставить?
– Пятерку! – радостно
выпалила я.
Алмит вздохнул и подписал свою
ведомость. Всего ведомостей было четыре, по числу членов комиссии,
и что поставили мне прочие магистры, оставалось загадкой до начала
выпускного вечера.
Но никто не сомневался, что экзамен я
сдала.
К вечеру вся Школа знала, что я
заколдовала Учителя. Версий было три: либо он поддался, либо
притворился, чтобы натянуть оценку любимой ученице, либо мне и
вправду крупно повезло. Впрочем, прецеденты уже были – в
позапрошлом году кто‑то вырастил экзаменатору рога, да так успешно,
что их пришлось пилить вручную; на памяти Алмита, любителя мрачных
баек из жизни, невесть куда сгинула целая комиссия и нашлась только
через неделю, причем где ее носило, она так и не призналась; но
никому еще не удавалось посадить в лужу нашего Учителя.
К ужину я не вышла – вернувшись в
комнату, тут же повалилась на кровать и заснула мертвым сном.
Велька попыталась меня растолкать, но, по ее словам, легче было
воскресить покойника, а уж она‑то знала в этом толк. По Школе
немедленно поползли слухи один другого ужасней; никто не
сомневался, что я пала жертвой мести Учителя. Дальше мнения
разделились: кто‑то отправил меня в долгосрочную ссылку, кто‑то
исключил без права восстановления; самые добросердечные заперли в
карцере с кухонным ножом и мешком нечищеной картошки. Особенно
отличилась одна из Пифий (как позже выяснилось, экзамен она
провалила с треском) – дескать, внутреннее око помогло ей
узреть мой хладный труп, тайно прикопанный под каштаном.