— Женя, может, не стоит идти к сеноту
сейчас? Пойдем завтра вместе, днем...
— Нет! — его огромные голубые глаза
под насупленными черными бровями яростно сверкнули. Рот превратился
в совсем прямую линию.
Илона вздрогнула, и он тут же
спохватился.
— Прости, Лона, я на нервах.
Он вытащил из кармана беломорину,
привычно размял и виртуозно, одной рукой, чиркнул спичкой о
коробок.
Илона достала «Кэмел», он дал
прикурить и ей.
— Мне надо сделать это, и сделать
одному. Понимаешь?
Она горестно пожала плечами. Он
всегда был немного странным, что ее и привлекало. Может, конечно,
сказывалось его ужасное детство. Но вряд ли одно это делало его
настолько гениальным — просто пугающе. Рассудительная и абсолютно
реалистичная Илона гнала от себя странные, не укладывающиеся в ее
аккуратную картину мира, воспоминания. Вот в экспедиции у нее всю
ночь жутко болел подстывший на холодных сибирских ветрах зуб, а в
аптечке не было ничего сильнее анальгина, который совсем не
помогал. Как и принятые ею пятьдесят граммов спирта. И тогда ЕВК
просто погладил ее по лицу. Она до сих пор помнит это
прикосновение, после которого боль чудесным образом утихла.
Кажется, именно тогда она впервые
посмотрела на него не как на пожилого чудаковатого профессора.
Рассказывали про него и более
странные вещи. Да она и сама видела, что иной раз он словно
переходит некую грань, где ведет параллельное, непонятное
существование.
Но сейчас, в Мексике, куда он — зная
о ее прошлом абсолютно все — приехал в первый раз в жизни, ЕВК стал
совсем одержимым. Его здесь принимали, как триумфатора. Еще бы:
этот человек расшифровал письменность майя, чего не удавалось
никому на протяжении четырех сотен лет. И тем самым подарил этой
стране, а заодно и еще нескольким, письменную древнюю историю.
Президент наградил его Орденом
Ацтекского орла, журналисты осаждали его везде. Куда бы он ни
приехал, его встречали восторженные толпы. Но он, похоже, был
совершенно равнодушен ко всей этой свистопляске, испытывая от нее
лишь легкое недоумение. Осматривал древние памятники, которые так
хорошо знал, но увидел воочию только теперь, скромно молчал на
приемах, скупо говорил во время интервью о личной жизни и
пространно — о майяской письменности. Но за всем этим Илона
угадывала страшное, нечеловеческое напряжение. И — устремленность к
какой-то цели. К какой?