«А Васька слушает да ест», — неясно
выразился по этому поводу папа. Кажется, процитировал что-то из
классики. Время шло, а взятые в Конфеде за основу
столичные нормы, в какой-то мере
приемлемые для жарких курортов, на Калимагадане не приживались.
Просмотр входившего в обязательную программу контента с неудобным
для местного менталитета содержанием производился в индивидуальном
порядке и, по возможности, дома, а на физкультуре мальчики и
девочки имели разные раздевалки. Ненужное на планете плавание, тоже
находившееся в списке экзаменов, сдавали в купальниках.
Но даже так, в обтягивающей форме или
купальнике, лица учеников краснели, движения сковывались, и
результаты, само собой, падали. Снижение успеваеммости вызывало
приезд новой комиссии, новые рекомендации, новое отстаивание
взрослыми позиции своей планеты… И все начиналось
заново.
Никому на свете Сергей не признался
бы, что иногда представлял, как в их школе введут общегалактические
нормы. Нервы сразу превращались в натянутую тетиву, кровь вскипала,
ее становилось неожиданно много. Голова шла кругом от видов, что
могли открыться. Даже зависть брала к столичным одногодкам. Почему
здесь нельзя то, что везде можно всем?
Однако, стоило вспомнить, что
открывшиеся виды откроются не ему одному, а всем — учителю, Гансу,
Антону, Валентину, Герману, Вадику, Роберту…
И даже…
Когда в голове такие картинки, имя,
словно бившее наотмашь, не хотелось называть даже про
себя.
Стоило представить, как бывший друг
тоже смотрит, и желание жить по-столичному рассасывалось. Возникала
благодарность родителям, отстоявшим право на собственное мнение.
Если бы разрешили выбирать, Сергей проголосовал бы за еще большие
ограничения. Вплоть до раздельного обучения. Говорят, было такое в
истории. Мальчики шли в военные училища, девочки — в институты
благородных девиц. Подумать только: «институт благородных девиц».
Не словосочетание, а песня, каждое слово блестит и переливается.
Правда, один из таких институтов под странным для девушек названием
«Смольный» однажды стал рассадником нового мировоззрения, которое
подразумевало отказ от всего, что составляло основу прежней жизни —
от системы власти, от веры, от чести, от семьи… Чем закончились те
события, история умалчивает, свидетельств столь давней старины не
сохранилось. Скорее всего, благородные девицы взялись за ум и
прекратили безобразие. Пока молодые — можно и побузить, а,
допустим, пройдут годы, и как же им тогда — без семьи?