Кто там пел, меня совершенно не интересовало, – я уже путешествовала вместе с Борхесом в тайнах нашего сознания, отчаянно рискуя подпасть под обаяние хорошего языка и пленительных фантазий, навеки оставшись там.
Мне было хорошо. Так как я отказалась от диеты, у меня появилось право на кофе, и от этого было радостно на душе.
В этом, наверное, и заключается радость бытия – пригрозить своему организму диетой, а потом отменить собственное «табу».
В тот момент, когда я встала с твердым намерением побаловаться кофе с сигаретой, на экране возникла круглая физиономия с плешивой бородкой и хриплым, занудным голосом затянула сентиментальную балладу о любви, сгубившей начисто фраера. Титры внизу поясняли, что передо мной Барышников собственной персоной. Зная, что тексты ему пишет мой бывший сокурсник, я живо заинтересовалась, да и сам Барышников мне за вчерашний день стал почти родственником.
Поэтому я снова села на место, решив, что кофе от меня не убежит.
Надо сказать, Аристов писал не без таланту, правда, талант этот он разбрасывал, прямо как бисер перед свиньями. Но в целом я отметила, что даже Барышников с его влажными от пьяноватых слез глазами не в состоянии испортить некоторые удачные строчки.
Лицо же господина Барышникова мне не особенно понравилось – ну это и не обязательно. Что-то в его физиономии было неприятное, тяжелое и отталкивающее. От полноты щек и губ, равно как и от слезливости голоса и взгляда, в его лице присутствовало нечто бабье, именно – не женское, а что-то от пошловатой вокзальной буфетчицы, у которой «не сложилось».
А из светской хроники я знала, что наши дамы от этого неприятного типа млеют!
Все-таки странен народный вкус, вздохнула я, поднимаясь.
Слушать его мне быстро надоело, и я отправилась на кухню, оставив его завывать о несчастной доле в полном одиночестве.
«Интересно, как себя сейчас чувствует Ларчик в моей шкуре?» – подумала я.
Впрочем, тут же одернув себя…
Каждому свой удачный денек и каждому свой неудачный. Конечно, я от души ему сочувствую, но ведь он сам ратовал за участие в этом глупейшем предприятии?
Вот пусть и мучается, раз ему так этого хотелось!
* * *
А Лариков в это время и впрямь изнывал.
Целый час уже он сидел на скамейке и чувствовал себя самым несчастным существом на свете.
Он не любил попадать в нелепые положения, а теперь признавал, что так-таки в него он и вляпался, причем по доброй воле.