А однажды все в нашем доме заволновались, забегали, запричитали. И тут я впервые услышала: «Покончила с собой». Жена хирурга покончила с собой. Эта смерть была далёкой, ненаблюдаемой. Смерть витала где-то там, на самом верхнем этаже, куда я никогда не поднималась. Умерла высокая, гордая, непонятная мне женщина. Она не утонула, не попала под трамвай, не состарилась, не заболела. Она покончила с собой. Слова странные, непостижимые, наглухо закрытые от меня, как шторы на окнах той квартиры, где жила разорённая семья.
В день похорон мы, дети, стояли внизу и, задрав головы, смотрели наверх, на зашторенные окна. И мне казалось, что время от времени за шторами мелькал какой-то белый, колеблющийся свет, будто переносили с места на место свечу.
С той поры смерть перестала быть чем-то доступным моему сознанию и утратила цвет. Я знала, что умирают, но умирают где-то на другом этаже, в соседнем доме, за воротами. Я ещё не знала, что умирают свои, родные, те, кто совсем близко, кто определяет жизнь. Этот новый опыт пришёл позже, но ничему не научил: не стало ни легче, ни привычней оттого, что это случилось и раз, и другой. С годами понятие о смерти стало объёмнее: смерть – это не только остановившееся дыхание. Это – любая утрата, любой распад, любая необратимость, в которую трудно поверить. И лишь иногда возникает рецидив детской веры в поправимость, в обратимость всего на свете, в то, что любое единство, любая цельность, нарушенные однажды, могут восстановиться вновь. Будто частицы целого навсегда сохраняют память о бывшем единстве и готовы воссоединиться при счастливом стечении обстоятельств.
Но где оно, это счастливое стечение? Можно жизнь прожить, а его не будет. И чтобы убедиться, что всё поправимо, надо жить вечно.
И лишь в детстве всё восстановимо. Так велика потребность жить и радоваться жизни, и столько для этого причин, что их и искать не надо. Вот снят замок с двери котельной. Значит, в котельной дядя Петя, истопник. И мы спешим вниз по крутой плохо освещённой лестнице, чтобы посмотреть, как дядя Петя, лениво матерясь, подбрасывает в котёл уголь. А весной он, так же тихо матерясь, будет подравнивать сирень в саду, потому что он ещё и садовник. Когда-то в молодости эти кусты сажала моя бабушка. Об этом мне много раз говорили дома. Дядя Петя переходил с приставной лестницей от куста к кусту, а мы, деловито мельтеша, подбирали срезанные ветки. И пахло свежесрезанной сиренью и дешёвым дядипетиным табаком.